Эллисон мне не отвечает. Просто продолжает стоять, молча закипая и взирая свысока своими оживленными глазами. Я с удовольствием принимаю ее реакцию, желая большего. Я хочу продолжать давить на нее, пока она, наконец, не даст отпор.
Я наклоняюсь вперед и упираюсь локтями в трибуну, мой взгляд натренирован, как у снайпера, готового к убийству.
— И миссис Карр, почему вас вообще заботит вопрос о том, что меня возбуждает? Разве вы не должны быть больше озабочены тем, что возбуждает мистера Карра?
Я наблюдаю за тем, как розовый румянец на ее щеках приобретает малиновый цвет, а глаза становятся темнее.
— Я… меня не интересует. Я не говорила...
— Ох? Так вас не заботит, что его возбуждает?
— Придурок, — выдавливает Элисон. Затем она разворачивается и гордо выходит из комнаты.
Задача выполнена.
*
Пустынное небо мерцает в вечерних сумерках, принося с собой прохладный и успокаивающий бриз. Я сижу на террасе, потягивая пиво, пока слушаю невнятную болтовню, доносящуюся из главного дома. Я поднимаю взгляд вверх и закрываю глаза, блокируя ее. Вот, как я поступаю с большей частью мира. Реальность — просто белый шум.
— Что, черт возьми, с тобой не так?
Я открываю глаза и обнаруживаю нависшую надо мной Эллисон, в светлых глазах которой мерцают сердитые звезды.
— Извини? — спрашиваю я, приподнимая бровь с озадаченной улыбкой на лице.
— Что не так. В чем твоя проблема. Причина, по которой ты ведешь себя так, будто кто-то пописал в твои «Чириоз»15.
Я выпрямляюсь и жестом показываю сесть рядом со мной, тем не менее, она не уступает.
— Я понимаю ваше возмущение, миссис Карр...
— Элли, черт побери, Элли.
— Извини, Элли. Я понимаю твое возмущение, хотя и не уверен, что ты имеешь в виду.
Оставаясь абсолютно неподвижной, Элли пронзает меня пристальным взглядом своих лазурных глаз — я даже не уверен, что она дышит.
— Так вот, в чем дело, — наконец, усмехается она. — До меня дошло. Ты считаешь это дерьмо забавным, не так ли? Все мы для тебя просто развлечение… участники твоего собственного реалити-шоу в прямом эфире. Ты не заботишься о том, чтобы помочь нам, ты просто хочешь ранить нас еще больше, чем уже есть.
Я тут же вскакиваю на ноги, перехватывая прохладный бриз, который трепет ее алые волосы.
— Никогда не смей ставить под сомнение мои мотивы, Эллисон. И никогда, черт возьми, не думай, что я могу причинить тебе боль. Никогда.
Ее глаза расширяются от моей близости и от моего пылкого признания, но она не двигается. Она разделяет это пространство и этот момент со мной.
— Прекрасно. Но даже не думай, что я здесь по другой причине, кроме как укрепление своего брака.
Это было бы идеальной возможностью для нее унестись прочь, оставляя за собой огненный след от пламени триумфа. Поставив точку к своему страстному заявлению. Но она остается, сопоставляя моему серьезному взгляду свой, такой же малопонятный.
Может быть, я не единственный, кто нечестен здесь. На самом деле, я знаю — я не единственный.
Я занимаю свое место на лежаке и поднимаю пиво. В это же время она садится в кресло рядом со мной. Акт негласного перемирия. Сейчас мы сложили наши шпаги.
— Я знаю, что ты не такой уж и мудак, каким хочешь казаться окружающим, — говорит она после долгой паузы. Я открываю холодильник, находящийся рядом, достаю вторую бутылку пива и протягиваю ей. Она улыбается в знак благодарности, и я ей киваю.
— С чего ты взяла, что я хочу, чтобы люди видели во мне мудака?
Она пожимает плечами, делая глоток пива.
— Я не знаю. Так легче, наверное. Ты отвергаешь людей, прежде чем у них появляется шанс отвергнуть тебя.
— Пфф, — фыркаю я. — Я не знал, что ты интересуешься психологией. Похоже, будто я упустил что-то в своем исследовании.
Элли трясет головой перед тем, как откинуться на лежак.
— Ничего общего с психологией. Все приходит с опытом.
Мы сидим несколько минут в приятной тишине, наслаждаясь поздним летним бризом. Сегодня звезды сияют ярче, открывая взору очертания и узоры этого гигантского полуночного синего полотна. Даже луна кажется больше и ближе, чем прежде.
— Так скажи мне, Элли. Что привело тебя сюда?
Она поворачивает свою голову ко мне и вымученно улыбается.
— Я думала, ты знаешь обо мне все.
Мои глаза продолжают изучать небо, но я вижу ее. Я вижу ее с тех пор, как она забрела в мой дом и в мою жизнь, нимб огня и глаз, рожденных от звезд.
— Знаю. Но я хочу услышать, что ты на это скажешь.
Я слышу, как она сглатывает, и успокаивающий шелест ткани, когда она нервно теребит свободную тесемку своего платья.
— Я думала... думала, что если бы я была той, кого он хочет... Думала, если я бы могла быть...
— Но ты уже такая, — я не знаю, почему я вставляю замечание. Но только от одной мысли о ней, полагающей, что она представляет собой что-то менее совершенное, моя рука крепко сжимается вокруг бутылки пива. Я одергиваю себя и ставлю ее рядом, до того как она треснет в моей хватке. — Я имею в виду... ты уже та, кого он хочет. Он женился на тебе, разве нет?
— Да, — она пожимает плечами. — Но, конечно же, под этим подразумевалось далеко не то, что я когда-то думала.
— Когда-то?
Она не отвечает, но я слышу ее вздох. Тогда я тянусь и забираю пиво из ее рук, ставя его рядом со своим.
— Пойдем, — говорю я, вставая на ноги.
— А?
Я протягиваю руку, в ожидании, что она ее возьмет. И с чего бы ей ее не взять? Странный парень под воздействием алкоголя говорит тебе следовать за ним без объяснений поздно ночью? Звучит вполне приемлемо общественным нормам поведения.
Все же, под напором этих кристально-чистых глаз, специально натренированных для моего серьезнейшего выражения лица, она медленно вкладывает свою руку в мою. Она доверяет мне без вопросов, хотя я не сделал ничего, чтобы заработать такой подарок. Но, как и полагается эгоистичному ублюдку, коим и являюсь, я беру ее ладонь, поднимая ее на ноги. Мои пальцы импульсивно соединяются с ее, из-за чего в венах вздымается идущая вразрез смесь тревоги и комфорта. Я смотрю вниз, на наши сплетенные руки, когда мы оба отстраняемся друг от друга.
— Следуй за мной, — я хмурюсь, ведя ее к гостевому дому. Я нарушаю еще одно из своих правил: никогда не приводить домохозяек в свой дом.
— Не думаю, что мне следует быть здесь, — говорит Элли, заходя внутрь и осматривая мое жилье. Я знаю, что она видит: голые белые стены без фотографий, без характерных черт. Ничего, что показывало бы, какой я на самом деле. — Как долго ты живешь здесь?
— Около восьми лет, — отвечаю я, наблюдая за тем, как она пытается обуздать свою реакцию.
— О. Здесь так… чисто, — она посылает мне сочувствующую улыбку, затем опускает взгляд на пол.
Я хмурюсь. Я знаю, что она на самом деле имеет в виду — холодно и стерильно. И тот факт, что она испытывает потребность пожалеть меня, как будто я ниже нее по статусу, выводит меня из себя. Стоило мне подумать, что у нас с ней есть общие черты, что мы оба непонятые души в мире фальши и лжи, как в действительности она оказалась такой же, как и другие. Какой и была все это время. И как чертовски глупо с моей стороны было подумать иначе.
Я как раз собираюсь сказать ей, забрать эти печальные глазки и убираться отсюда на фиг, когда она, внезапно, поднимает глаза на меня, а на ее губах играет искренняя теплая улыбка.
— Не говори никому, — говорит она со смехом, — но я в некотором роде неряха. Серьезно. Чистота — это не моя сильная сторона. А уборка является частью учебного плана? Потому что мне кажется, я могла бы научиться у тебя одной или двум вещам.
Я выпускаю свое раздражение, облегченно выдыхая, и поворачиваюсь к кухне, чтобы спрятать свою улыбку. Дерьмо. Какого черта я улыбаюсь, как долбаный чеширский кот? И почему я нахожу ее признание таким чертовски очаровательным? Словно то, что она неряха, делает ее как бы... настоящей?
Без единого слова я подхожу к морозилке и вытаскиваю коробку на мраморную столешницу. Эллисон смотрит на коробку, затем на меня, и всего на мгновение, клянусь, я вижу слезы, застилающие ее глаза, перед тем как она их быстро смаргивает, скрывая лицо под завесой румянца.