все же я чувствовал сильную усталость. Помнится, одна мысль (вполне очевидная и прекрасно выраженная неким римским стихотворцем) утешала меня тогда в моей бедности. На пустоши Хаунслоу не так давно произошло убийство. Думаю, не ошибусь, коли скажу, что убитого звали Стил и был он владельцем лавандовой плантации в этих местах. Все более приближался я к той самой пустоши, и потому мне естественно пришло в голову, что я и проклятый убийца, ежели ему теперь не сидится дома, сами того не ведая, движемся друг к другу в темноте; будь я не бедный изгнанник,
"Достигший знаний, но земли лишенный" {71},
а, положим, лорд -, наследник огромного состояния, приносящего, - так все считали, до 70 000 фунтов годового дохода, - как бы тогда трепетал я от ужаса! Не слишком, однако, вероятно, чтобы лорд - оказался в моем положении. И все же занимавшая меня мысль по сути верна - власть и богатство поселяют в человеке постыдный страх смерти; я уверен, ежели бы самому безрассудному вояке, который благодаря своей бедности наделен истинной храбростью, вдруг перед сражением сообщили о том, что он внезапно унаследовал поместье в Англии и с ним 50 000 фунтов ежегодно, - любви к пулям в нем заметно поубавилось бы {Мне возразят: есть множество богатых людей самого высокого звания, которые, как видно из всей нашей истории до настоящего времени, упорнее других ищут опасности в сражениях. Воистину так, но тут имеется в виду другое: власть от долгого пользования ею потеряла в глазах этих господ всякую привлекательность. (Примеч. автора.)}, а сохранение невозмутимости и хладнокровия давалось бы ему соответственно гораздо труднее. И правильно заметил один мудрец, имевший достаточно опыта для сравнения, что богатство более располагает
Ослабить добродетели основы,
Чем дать ей волю проявить себя.
"Возвращенный Рай" {72}
Я медлю с развитием моей темы, так как для меня воспоминания о тех временах полны глубокого смысла. Но читатель мой не найдет далее причины жаловаться, ибо теперь я приближаюсь к концу. На дороге от Слоу к Итону я заснул, но едва забрезжил рассвет, как пробудился от голоса некоего человека - он стоял надо мною и пристально разглядывал меня. Я не знал, кто он. Вид у него был скверный, но это не значит, что намерения у него тоже были скверными - впрочем, едва ли незнакомец полагал, что тот, кто спит зимою на дороге, достоин ограбления. Спешу, однако, заверить его, коли окажется он в числе моих читателей, что такое заключение относительно меня легко оспорить. Сказав несколько слов, незнакомец пошел прочь; я даже был рад, что меня побеспокоили, ибо теперь мог пройти через Итон, когда еще никто не встал. Сырая ночная погода к утру сменилась слабым морозом: и деревья и земля - все вокруг покрылось инеем. Благополучно миновав Итон, я остановился в маленькой гостинице в Виндзоре {73}. Тотчас умывшись и наскоро поправив платье, около восьми я направился к Поту {74}. Дорогой мне повстречалось несколько младших учеников, к которым я обратился; невзирая на убогое мое одеяние, они ответили мне вежливо, ибо итонец - всегда джентльмен. Оказалось, что друг мой, лорд -, уехал в -ский университет. "Ibi omnis effusus labor!" {"Здесь все мои усилия обратились во прах!" (лат.)}: {75}. Многих в Итоне я также почитал за друзей, однако не перед всеми, кого зовешь другом во дни благополучия, хочется предстать в час нужды. И все же, собравшись с мыслями, я осведомился о графе Д-, которого (хотя знал его не так близко, как других), не стал бы избегать в любых обстоятельствах. Он все еще был в Итоне, но, кажется, уже собирался в Кембридж {76}. Я посетил его, был радушно принят и приглашен к завтраку.
Здесь, читатель, позволь остановиться, дабы удержать тебя от ошибочных выводов: потому, что мне случалось порой упоминать тех или иных высокородных друзей, не надо думать, что я притязаю на знатное происхождение. Слава Богу, это не так - я сын простого английского негоцианта, при жизни славного своей честностью; он много посвящал себя литературным занятиям (и был сочинителем, хотя и анонимным). Проживи отец мой долее, он бы непременно разбогател; однако он рано умер, оставив семерым наследникам около 30 000 фунтов. Но еще того больше (говорю это с гордостью) была одарена моя мать. И хоть не могла она сказать, что занимается литературой, я бы решился назвать ее в высшей степени мыслящей женщиной (чего не скажешь подчас о наших жрицах изящной словесности); и если бы кто почел за труд собрать и напечатать письма ее все увидели бы в них сильный мужской ум и такие образцы английского языка, свежего, энергичного, идиоматичного, каких не сыщешь в других письмах, кроме разве в письмах леди Уортли Монтегю {77}. Такова почетность моего происхождения - другой я не имею, и за то искренне благодарю Господа, ибо сужу так: положение, чрезмерно возвышающее человека над соплеменниками, не слишком-то благоприятствует развитию его душевных свойств.
Завтрак у лорда Д- действительно был великолепен, но мне казался в три раза великолепней, ибо стал первой настоящею трапезой, первым истинным пиршеством за долгие месяцы. Как ни странно, я почти ничего не смог съесть! Помнится, когда я получил десять фунтов, тот же час я отправился в лавку к булочнику, дабы купить булочек - сей магазин я уже около двух месяцев изучал с такой жадностью, что и вспомнить об этом не могу без чувства унижения. Я хорошо знал историю Отвея {78} и опасался есть слишком быстро. Впрочем, тревожился я напрасно, потому как аппетит у меня совсем исчез, и я почувствовал себя дурно, не проглотив и половины купленной снеди. Очень долго я испытывал такие ощущения, когда ел нечто, напоминающее настоящую еду; даже если я не мучился тошнотою, то, как правило, часть съеденного отвергалась моим желудком, причем порою сие сопровождалось выделением кислоты. Вот и теперь, за столом лорда Д-, мне было не лучше обычного: среди всей роскоши аппетит покинул меня. К несчастию, я всегда жаждал вина. Я объяснил свое положение лорду Д-, присовокупив краткую повесть о недавних страданиях; на эту речь хозяин отозвался с горячим сочувствием и велел подать вина. Оно принесло мне кратковременное облегчение и удовольствие, замечу - я никогда не упускал случая выпить, ибо в то время боготворил вино так же, как теперь - опиум. Однако уверен, что тогдашнее мое пристрастие лишь усугубляло болезнь, ибо тонус желудка у меня резко снизился и мог бы подняться только при упорядоченном режиме. Надеюсь, все ж не из одной любви к вину просиживал я подолгу у моих итонских друзей; хотелось мне верить тогда, что была на то иная причина, а именно неохота тотчас же обращаться за столь деликатной услугою к лорду Д-, для каковой просьбы у меня не было достаточных оснований. И тем не менее, дабы поездка в Итон не прошла даром, я вынужден был изложить мою просьбу. Лорд Д-, известный своею безграничной добротою, - которая в отношении меня определялась скорее состраданием и близкой дружбой моею с некоторыми из его родственников, нежели тщательным исследованием моих обстоятельств, - отвечал, однако, нерешительно. Он признался, что предпочитает не вести дел с ростовщиками, ибо опасается, как бы его близкие не узнали о том. Кроме всего, он сомневался, покажется ли вообще убедительною моим нехристианским друзьям подпись наследника, куда менее состоятельного, чем граф -. И все-таки лорд Д- не желал, видимо, огорчать меня решительным отказом и после краткого размышления обещал, хотя и на определенных условиях, стать мне порукою. Ему тогда едва ли было восемнадцать, но, думается, ни один дипломат, пусть даже самый бывалый и искушенный, не повел бы себя лучшим образом - в столь изысканной манере (еще более очаровательной благодаря той искренности, что так присуща юношеству) проявлялись его осмотрительность и благоразумие! Не ко всякому, конечно, можно обратиться с подобным делом, ибо рискуешь в ответ быть удостоенным взора сурового и неблагосклонного, словно бы глядит на тебя голова сарацина.