Наша школа находилась под властью «Главного штаба по защите трех революционных сил». И всего несколько десятков человек поддерживало «бандитов-артналетчиков». Мы боялись разоблачить себя и в то же время обязаны были участвовать в работе «Главного штаба». Мы считали себя подпольщиками, постоянно наносили мелкий вред деятельности «Главного штаба». Например, на доске срочных уведомлений тайком исправляли время проведения мероприятий, прятали их знамена, выкрали их официальную печать, срывали их дацзыбао, плакаты и лозунги, нарушали их радиовещательную сеть, от имени отряда особого назначения «Артналетчиков» рассылали их главарям письма с различными угрозами... Вот такими делами мы занимались. По картинам нашего революционного кино у нас сложился образ подпольщиков коммунистической партии, как людей бесстрашных, изобретательных в своих действиях и мы им подражали, у нас было ощущение, что мы в условиях белого террора ведем выдающуюся работу.
В то же время нам казалось, что во всем том, что мы делаем пока еще недостает героического, нет на счету таких дел, какие делали пионеры в период антияпонской войны. Мы еще не испытали даже тех тягот и лишений, какие достались маленькому солдату Чжанга.
Мы стремились в огонь и в воду, жаждали настоящего героизма.
Однажды мы собрались на совет, наш героизм нам казался мелким, все считали, что мы должны вступить в отряд особого назначения «Артналетчиков».
Мы представляли себя на подножках броневиков с пистолетами за поясом, засунутыми так, чтобы были хорошо видны, в приподнятом настроении, стараясь привлечь к себе всеобщее внимание, появляемся в каком-нибудь месте, с пристуком кладем на стол расписку, грозно объявляем: «От имени революции! Мы берем взаймы...» Или таким же грозным тоном предупреждаем: «Вы не должны с неоправданным упрямством идти вслед за «Главным штабом по защите трех революционных сил»! Мы, «Артналетчики», все равно возьмем в свои руки политическую власть!»...
В чем же заключался тот энтузиазм?
Когда мы подумали обо всем этом, каждого из нас прямо-таки потрясло. И главным оказалось не то, кто возьмет власть, возьмут ли ее «Артналетчики». Нас совершенно не интересовало, какая будет власть. Нам было абсолютно безразлично, в чьих руках она в конечном счете окажется. Для нас важно было другое: мы не только хотели вступить, в отряд особого назначения «Артналетчиков», но и как можно больше проявить себя, показать, какие мы железные ребята. Отряд особого назначения гремел больше всех среди организаций цзаофаней.
Тогда каждый из нас прокусил себе палец, и мы кровью написали письмо с просьбой принять нас в отряд особого назначения, письмо спрятали за пазуху. В ту ночь я оставил дома записку: «Мама, я и мои боевые друзья уходим на нашу базу. Мы должны быть готовы своей кровью отстоять нашу базу! Если я не вернусь, сразу же, вы ни в коем случае не переживайте. Я, взрослый мужчина, вправе принести личное в жертву общему. Желаю вам долгих лет жизни, если герой погибнет и не вернется домой, то считайте это моей предсмертной клятвой и клятвой моих друзей!».
Я тихо покинул дом, соединился со своими друзьями и мы больше двух часов пробирались по городу, пока не подошли к Первому машиностроительному заводу, нащупали линию блокады «Главного штаба по защите трех революционных сил», через канализационную трубу по грязной сточной воде, доходившей до груди, проникли за ограду завода.
Первая база «Артналетчиков» находилась в положении боевой готовности №1. Четыре броневика и три танка выстроились перед главными воротами в две линии, чтобы ринуться за ворота по первому сигналу. Несколько тысяч человек в ивовых касках на голове, с дубинками в руках были готовы к действиям. Более трехсот боевиков из отряда особого назначения с винтовками в руках и комплектом боеприпасов были рассажены на 5 или 7 грузовиках, лица суровы, напряжены, как у камикадзе, пальцы рук, казалось, лежат на спусковом крючке в ожидании команды на открытие огня.