Пусть подойдет к окну Пань Фушэн!
Это был голос «Невестки Пань», донесшийся с радиовещательной машины.
Одной и той же кистью не напишешь два одинаковых иероглифа «Пань». Говорили, что они из одной семьи. Классовая борьба не признает компромиссов. Действительно получается по поговорке: наводнение ворвалось в храм бога дождя. Родственники не признавали родственников. В конце концов какой класс представлял Пань Фушэн и какой «Невестка Пань», неизвестно, даже сегодня никто не может четко ответить на этот неясный вопрос. В общем, дело это темное, а погибшие оказались невинно пострадавшими. Цзян Цин сначала провозгласила «культурное наступление и вооруженная защита — это дело правое», позже она сказала: «что касается людей, погибших в борьбе, то туда им и дорога, их жизнь не стоила даже воробьиного перышка». Но не станем вспоминать, что она говорила. Что сказала, то и сказала. А что сказала, то было правильно. Невинно погибшие вызывали печаль и страдание, но еще большее страдание вызывали их жены, сыновья и дочери, отцы и матери. Те, кто погиб в вооруженной борьбе, в большинстве своем были люди среднего возраста.
Те госчиновники, которые выставили в окна «белые флаги», чтобы продемонстрировать капитуляцию, стали кричать:
— Пань Фушэн давно уехал! Все члены ревкома разбежались!
— Ни в коем случае не стреляйте! У меня дома жена и куча детей!
— Да здравствуют «Артналетчики»! Да здравствуют, да здравствуют «Артналетчики»!
Не стреляйте. Но разве могли «Артналетчики» кончить миром?
Бух!..
Бух!..
Бух!..
«Артналетчики» все же обстреляли «Новую звезду Северо-востока».
Сделали 6 выстрелов подряд — выпустили в воздух 6 тренировочных снарядов.
Если бы постоянный комитет ревкома находился в здании, то не исключено, что в каналы стволов они заложили бы боевые снаряды.
Через некоторое время они снова выпалили еще 6 снарядов.
Сколько лет после залпа об освобождении Харбина люди не слышали праздничных салютов. Население, наверно, решило, что стреляли из полевых орудий, а на самом деле били танковые пушки.
Некоторые снаряды попали в башенки на крыше здания. Несмотря на то, что стрельба была тренировочной, все равно башни снесли.
Из здания вырвались женские вопли ужаса...
Очень кстати в окружавшей нас толпе оказался дядя Цзян. Он увидел меня и вырвал из рядов «Артналетчиков», приказал:
— Пошли домой!
— Нет, я хочу вместе с «Артналетчиками» добиться победы! А если потерпим поражение, то тоже вместе! — ответил я,
— А ты подумал о матери?! Твоя мать скоро сойдет с ума от волнений, ты об этом знаешь? — спросил он.
— Дядя Цзян, ты возвращайся домой и скажи моей матери, что я, Аян Сяошэн, взрослый мужчина и могу сам распорядиться своей жизнью. Герой скорее погибнет, чем вернется домой!
Он со злость залепил мне в ухо. Благодаря тому, что я был в шапке-ушанке, ее клапаны защитили мое лицо, ослабили удар и боль. Хотя удар был такой, что я отлетел в сторону.
Из рядов «Артналетчиков» вышло несколько молодцев, окружили его и стали кричать:
— Ты почему ударил нашего человека?! Ты уже не юноша, почему поднял руку на ребенка?!
Дядя Цзян своим густым шаньдунским басом ответил:
— Я его дядя, я его дядя... — а сам, видно, струхнул. Тогда те парни обратились ко мне:
— Он на самом деле твой дядя?
— Твой родной дядя?
Дядя Цзян, не ожидая моего ответа, выпалил:
— На самом деле, на самом деле, родной дядя, родной дядя...
— Не тебя спрашивают! — прикрикнули они.
— Да, дядя, родной дядя... — не знаю почему, я признал родство с ним. Дядя Цзян расплылся в улыбке:
— Он вчера вечером не вернулся домой, его мать так разволновалась, что вот-вот сойдет с ума! Вы позволите мне увести его домой?... Тогда те молодцы сказали мне:
— Возвращайся домой, не ходи с нами!
Дядя Цзян, не дожидаясь пока они договорят, поблагодарил их:
— Большое спасибо, большое спасибо!
А сам схватил меня за руку и потащил за собой.
— Не спешите уходить!
Нас снова окликнули те парни. Один из них подошел к нам.
Дядя Цзян робко, как можно деликатнее спросил его;
— Разве не вы разрешили нам идти?
— Если его в таком виде встретят люди из «Главного штаба по защите», то едва ли он окажется дома! — сказал он, указывая на мою грудь, где был прикреплен белый цветок. Он снял с груди цветок, с рукава — траурную повязку и положил в свой карман.