Ты был абсолютно уверен, что ты «красный», а с этого момента у тебя возникли сомнения. Отныне в твоей душе поселилась тревога. Ты вновь и вновь спрашиваешь своих родителей насчет чистоты и незапятнанности биографии. Через родителей наводишь справки о дедушке и бабушке по линии отца и матери. Они, обращаясь к небу, дают тебе клятву в том, что в твоих венах течет только пролетарская кровь, и нет ни капли другой. Ты же не можешь легко поверить. Твое сомнение сильно повлияло на них, они также основательно усомнились в своей прекрасной биографии и происхождении. Так же как и ты они стали сомневаться в них. Даже если они не сомневаются в самих себе, то могут, как и ты, усомниться в них, усомниться в своем отце и своей матери. И тогда неизлечимое сомнение охватывает всех членов семьи, родственников, друзей. Теперь ты уже боишься выйти за дверь, среди бела дня рождается страх, в большой семье разыгрывается то, что произошло день назад. Спрятавшись дома, ты в невыносимом страхе проводишь целые дни. Ты боишься тех слов, которые слушал там, они каждый день, каждый час, каждую минуту, не давая опомниться, сотрясают твои барабанные перепонки.
Побывав несколько раз очевидцем «молниеносных избиений», возникавших по неожиданному кличу одного человека и подхватываемых «революционными массами», подливавшими масла в огонь, я тоже не избежал сомнений насчет своей родословной.
А безупречно ли мое «красное» происхождение? Можно ли утверждать, что мой отец, мой дедушка, мой прадедушка, дедушка отца прадедушки были трудящимися?
Одна моя одноклассница по фамилии Кун, самая честная ученица в классе, тоже была «красной». Отец рабочий, мать тоже рабочая. Неожиданно, в один прекрасный день была выведена на чистую воду. Оказалось, что ее дедушка по матери принадлежал к лавке конфуцианцев в каком-то колене. Еще в период «Маньчжоуго» публиковалось немало статей, в которых автор высказывал восхищение Конфуцием, всячески ему поклонялся.
После освобождения вплоть до последнего времени он много раз был членом Административного совета города. И хотя человек давно умер, однако написанные им статьи существуют. Написано черным по белому, а написанное пером не вырубишь топором. Из-за этого она стала живой мишенью для многих ее подруг. Надо отметить, что девочки критиковали коллег своего пола более жестоко и беспощадно, чем мальчишки критиковали как женскую половину, так и мужскую. Когда женский пол слишком революционизируется, он становится страшным. Если женщинам однажды понравится смотреть «зрелища», понравится создавать их, то они становятся опаснее мужского пола в несколько раз. Что уж говорить о том возбуждении, какое подняло у них «высочайшее указание» о том, что революция — это не живопись и не вышивание, она не может быть такой изящной, такой деликатной, такой мягкой и вежливой...» Тем более, что еще во время учебы в школе они в большинстве своем были энтузиастами «политической деятельности», могли «быть грозой» и полностью поступиться «живописью и вышиванием». А также никогда не были изящными, деликатными, мягкими в обращении с людьми. А тем более если говорить о «Великой культурной революции», то это не «деятельность», это «движение, связанное с изменением человека, изменением партийной окраски, с возможностью страны социализма навечно остаться красной». Та ученица по фамилии Кун боялась ходить в школу. Они все равно не оставили ее в покое. Организовавшись, пошли к ней домой и побрили голову. Кроме того, специально для нее сделали белую дощечку, на которой написали: «Отпрыск Конфуция» и заставили носить на себе, довели ее до психического расстройства, только тогда объектом «революции» сделали другого человека.
Однажды вечером, когда братьев и сестер не было дома, у нас с матерью произошел серьезный разговор.
— Ма, в отношении происхождения моего отца нет никаких сомнений?
— Нет. Конечно, нет.
— А в отношении дедушки?
— Тем более нет. Батрак. Это еще ниже, чем бедняк.
— А у тебя?
— У меня?
— Да, со стороны бабушки по твоей линии?
— Я... считай происхожу из середняков.
— Считай? Считать ближе к беднякам или к кулакам?
— Это я и сама точно не могу сказать.
Точно не могу сказать... В душе моей сразу же стало как-то тускло. Я снова спросил: