— Князь Афанасий Вяземский немедленно приписал свежеиспечённого опричника Бориску Годунова в дворцовый полк. Он знал нашу преданность его роду и хотел иметь рядом с собой как можно больше верных людей. Так в восемнадцать лет я стал опричником царя Ивана Васильевича, а вскоре был принят и в орден. Тебя учат лучшие наставники, Фёдор, а ты не знаешь, что такое опричнина.
— Знаю, батюшка…
— Нет, не знаешь.
— Сегодня, сынок, я расскажу тебе об опричнине. Для вас, нынешних, опричники — звери лютые, кромешники, слуги грозного царя! Даже слово это запрещено употреблять.
Да, были среди нас и душегубы, и воры, и предатели. Кто-то подался в опричники ради мести врагам и обидчикам своим, князьям да боярам, до коих прежде ему было не дотянуться. Но большинство шло ради земли. Царь Иван Васильевич всю землю русскую поделил: лучшую часть в опричнину взял и из неё некоторые города и земли своим сторонникам и опричникам роздал, а на окраинные и худые земли тех князей, бояр и дворян переселил, кои не желали принять его новшества, и назвал те земли и людей «земщиной». Потому опричники и клятву такую давали: не общаться с врагами царя и государя — земщиной. Тут два мира столкнулись: старый, родовой, и новый, имперский. Понимать надо!
— Но, батюшка, как же можно у безвинного боярина землю отнять и совершенно постороннему человеку отдать? — робко спросил царевич. — Это же несправедливо! Потому народ и зовёт опричников ворами. Прости меня, батюшка…
— А ты не бойся, спрашивай, — улыбнулся Годунов. — Для того и позвал тебя, чтобы царской мудрости научить. Несправедливо, говоришь? А справедливо, что ты вскоре на царский трон сядешь, а не в холопы к какому-нибудь князьку или боярину пойдёшь, как я, твой отец? Я ведь всего на два года постарше тебя был, когда мой отец отдал Богу душу.
— Но, батюшка! — Вскочил на ноги Фёдор. — Я же…
— Что ты же? — насмешливо спросил Годунов. — Царевичу не пристало в холопы идти, да? А давно ль ты — царевич? То-то! Да ты садись, в ногах правды нет. До опричнины, сынок, у каждого человека на Руси судьба была — прямая колея: по стопам отцов своих. А в опричнине худородный дворянин мог над родовитым боярином возвыситься. Если заслужит, конечно. Не по родовитости, а по делам и заслугам царь Иван Васильевич должности и награды жаловал. Способный человек многого мог достичь и достигал. Вот тебе несколько примеров.
Дед твой, Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский по прозвищу Малюта, был из очень захудалого рода Плещеевых и из простого сына боярского дослужился в опричнине до думного дворянина, возглавив, в конце концов, отряд личной охраны царя. Родич Малюты Богдан Бельский стал думным дворянином и имел огромное влияние. Бывший сын боярский Василий Грязной тоже заседал в опричной думе и был одним из самых близких к царю людей. Да что там далеко ходить — вот он я перед тобой, живой пример.
Да, поначалу пришлось и мне в рындах[1] походить, на плече алебарду потаскать, показать храбрость и усердие в Ливонской войне. Там и приметил меня будущий дед твой, Малюта Скуратов, стал отмечать, сдружились мы. Умный был человек, верность ценил, и сам служил царю, как собака, любое желание исполнял. Вот только замыслов царских не понимал, да и не стремился к тому. Поэтому, несмотря на всю свою преданность и заслуги, так и не получил из рук царя боярство. А я в мысли государя проник, и случай свой понравиться царю не упустил…
— Какой случай, батюшка? — поторопил замолчавшего Бориса Фёдор.
— Я же в царской охране службу нёс. — Годунов улыбнулся нетерпению сына. — А царь наш, Иван Васильевич-то, часто ночами бродил по хоромам. А мы у каждой двери на страже стояли. Ходит царь, бормочет что-то, спорит с кем-то воображаемым, кричит порой в гневе так, что у стражников от страха ноги подкашиваются. И стал я прислушиваться, вникать в царские слова. И как-то, забывшись, ответил царю, когда он проходил мимо. Тот в недоумении остановился и спрашивает:
— Это ты, Бориска? Как смеешь без разрешения царю слово молвить?
Тут откуда-то Малюта появился. Он всегда в царских покоях ночами оставался, когда Иван Васильевич не мог уснуть: мало ли чего царю захочется, а ждать тот ох как не любил! Бросился Григорий Лукьяныч мне на выручку, но царь его вдруг остановил и с интересом взглянул на меня.
— Ну-ка повтори, что ты мне сейчас сказал?
Я ответил. Царь мне другой вопрос, я отвечаю, а сердце у самого аж в горле бьётся. Иван Васильевич-то в гневе весьма несдержан был, мог меня за дерзость и в темницу бросить. Так что, рисковал я знатно.
— Замени его на посту, Малюта, — вдруг говорит Иван Васильевич. — А ты, Бориска, за мной иди.