— А они там думают, что вам всю квартиру белить надо, и выписали мне две увольнительные на сегодня и на завтра. Но ночевать надо в часть… добавил я и осекся.
Клара хотела что-то сказать, но не смогла.
— А давайте, мы сегодня проволыним денек! — изобразил я неистовый восторг по поводу нежданно посетившей меня удачной мысли. — Ведь там… в кладовой делов наверняка не много? — и я бросился на поиски кладовой. Я метался из ванной в туалет (они были отделаны плиткой невиданной красоты), бегал по прихожей и кухне, пока не уткнулся в маленький закуток, который можно было выдать за кладовую.
— Да я тут за пятнадцать минут управлюсь! Посмотрите, сырости нет, значит грибка не будет, следовательно и купоросить незачем. Остается смыть старую побелку — это пять минут. Пять на просушку, плюс пять на побелку. Всего пятнадцать! А мы с вами лучше поболтаем, вон у вас сколько книг старинных, музыку послушаем… Что это за пластинки?
Моя горячка передалась и ей.
— Это оперная музыка: Моцарт Амадей, Верди Джузеппе, Вагнер Рихард… А здесь симфоническая: Бетховен, Гайдн, Римский-Корсаков, Рахманинов… Вы хотите сразу слушать? Или может, я подумала, у меня есть окрошка и домашние пельмени со сметаной…
— Пельмени?! Клара! Вы серьезно?! Я двенадцать месяцев не видел ничего подобного! Покажите.
— Они в холодильнике… Я думала, может сначала окрошку, или вот салат…
— Окрошка! Салат! Для меня это сейчас звучит, знаете, как в детстве апельсины зимой.
— Действительно. Вы знаете, это так сразу понятно — как апельсины зимой! У вас очень образное мышление.
— А выпить? Клара, есть у вас выпить?
— А вам можно разве?
— Несите!
Мы побежали на кухню. Она выронила ящик из кухонного стола, когда искала штопор. Я вилкой протолкнул пробку в бутылку и залил вином китель. Помчались обратно в гостиную, запутались в подвернувшемся пульверизаторе. Наконец, наполнили бокалы и выпили. Уткнувшись в свои салаты, притихли.
«Почему она так нервничает?» — задавал я себе вопрос.
«Потому что она хочет!» — сам же и отвечал.
«Что же делать!?»
«Пей!»
Потом грохотали литавры, выли скрипки, резали слух духовые и верещало колоратурное сопрано.
Она первая взяла мою руку и сжала. Я посмотрел в окно. Было еще слишком светло. Я усиленно пытался представить себе, что рядом со мною не Клара, а Оля. И чем отчетливее я чувствовал нарастающее возбуждение Клары, тем недосягаемее становился для моего воображения образ Оли. Самое неприятное место было у меня между ног. Там ощущался какой-то мерзкий кисель. И вдруг Клара застонала. Холодной сыпью брызнуло меня по спине. Что-то в этом полувое, полувопле послышалось мне знакомое. Я обхватил ее лицо руками и приблизил свои губы к ее губам. Она набросилась на меня. Я вспомнил. Такой же зверь бушевал во мне прошлой весной, когда покидала меня первая моя любовь.
— Оля! Олечка! — шептал я, проникая Кларе под платье…
Да…
Хуй неподвластен нашему разуму. Ему плевать на такие понятия, как жалость, сочувствие, справедливость. Ему подавай возбуждение. В общем, хуй не стоял, меня тошнило, потом прошиб понос. Клара впала в истерику, требовала Бога ниспослать ей смерть. Я с испугу вылакал все спиртное и слинял.
Клару я больше не видел. Она уволилась из библиотеки нашей части. А я получил пять суток ареста, за то, что полуголый и пьяный бегал по всему поселку, скрываясь от патруля.
Вот так случилось тогда, при странных и мутных обстоятельствах. Но сейчас все было предельно просто, как и следует при «кромешной ясности». Мы шли в самоволку, в наших фаллосах перекатывались «мотороллеры», нам нужна была Женщина, и со мной был Ключник.
Ключник величайший реалист-практик. Любое его шевеление (будь то телодвижение или полет мысли) что-нибудь да означает. Оно всегда из чего-нибудь да проистекает и уж обязательно во что-нибудь да выльется. И как правило в пользу Ключника.
— Шесть бутылок 33-го, две банки кильки в томате, буханку черного, две пачки «Явы» и коробку спичек, — заказывает Ключник и выбрасывает на прилавок четвертной. — Сдачи не надо.
Пугачиха щелкает костяшками счет.
— А ее и не будет.
— А я знаю.
Пугачиха, фыркнув, склоняется над ящиком с портвейном. Мы обозреваем ее потусторонние ляжки.
— Колени не обтрухайте, — выпрямляется продавщица и выставляет на прилавок батарею бутылок.
— Не волнуйся, у нас трухи на всю Московскую область хватит, переправляет боеприпасы в холщовую сумку Ключник.
— Сынок, тебе жизни не хватит, чтобы меня только-только взволновать.
Трудно было на это заявление чем-либо возразить. Своим мистическим телом Пугачиха волновала весь Московский военный округ. От рядового Кукурузы до проверяющего генерала из Министерства Обороны. Все из-под спуда помышляли о ней. Каждый на свой манер. Пока помыслы не вызревали в замыслы, которые приводили к одному и тому же действию с идентичным финалом. Никому еще не удавалось насытить ее сверхъестественное чрево. Как гигантская пиявка, окутывало ее космическое вожделение очередную обезумевшую жертву и через мгновение сплевывало жалкий обсосок.