— И пахнет лучше, — ответил я в тон старшине, чтобы отблагодарить за заботу.
— Ну, это кому как. На вкус и цвет товарищей нет. А вот микроб — он для всех зараза. Ну ладно, действуй, Веденеев, только не оставляй следов.
И ушел.
Следов? Каких еще следов? От побелки? Или… Дальше думать не хотелось.
Трофим нарядил меня в новенькую парадную форму из своих фондов. Но перед этим он выложил передо мной свежий комплект гражданского нижьего белья, т. е. майку, трусы и носки в одном пакете.
— Мейд ин Поланд, — сказал Трофим. — Пусть «духи» простирнут потом и вернешь. А если честно, зема, не завидую я тебе.
— Кончай, Трофим, — обрезал я.
— Да я-то кончу, а вот ты…
Я взял фуражку и вышел. Трофим догнал меня на крыльце казармы.
— На вот деньги на фаныч, — сунул он мне в руку свернутую купюру, — все полегче будет, и еще старшина просил передать, что если на вечерней проверке тебя не будет, значит не будет. Увольнительная у тебя завтра заканчивается. Бывай.
И ушел.
Алиев выставил передо мной тарелку жареной картошки, полбуханки белого хлеба, полстакана сметаны, две порции сливочного масла, яйцо и кружку горячего какао.
— Как, ты говоришь, ее имя, а? — спросил он, когда я отставил от себя пустую тарелку.
— Клара, — ответил я и намазал первую шайбу сливочного масла на белую горбушку.
— Не русская, а?
Алиев был красивый азербайджанский мужчина-хлеборез. Я его никогда не видел в форме. Он всегда ходил в белоснежном костюме, который ему специально пошил наш полковой швей.
— Не знаю, — коротко ответил я, потому что решил заделать себе двойной Цукунфтсмузик, и мне не хотел отвлекаться.
— Слушай, я ее видел. Но, клянусь аллахом, не обращал внимания.
Я молчал и ел.
— Слушай, хочешь честно скажу, я бы лучше на пятнадцать суток к Чубу пошел, чем в такое увольнение, клянусь аллахом, а!
Сержант Чуб был грозой гарнизонной гауптвахты. И гордые чеченцы, и шумные азербайджанцы, и вдумчивые молчаливые прибалты, и безалаберные русские — все мы опасались маленького скрытного паренька с Западной Украины.
— Поэтому тебя и не послали, — ответил я и вышел из-за стола.
Двойной Цукунфтсмузик под какао сделал свое дело. Я обрел бодрость духа.
На КПП меня поджидал Чуб.
— Ну, як? Готов вже? — спросил садист-самоучка.
— Пошел ты в жэ, — нагло ответил я.
Чуб сжался в сочашийся злобой ком и надавил на педаль. Я прошел сквозь вертушку и оказался вне территории части.
Была весна. Широкая березовая аллея, которая вела в поселок, походила на зеленый тоннель, убегающий куда-то в глубь земли. И было тепло. Свежо. И все, что произошло со мной за этими воротами с красной железной звездой, вдруг представилось мне сплошным наваждением. Первые минуты, пока я шел и наслаждался отсутствием перед собой затылка впередистоящего, я даже не помнил, куда я иду. Как веселый маляр из какого-нибудь игривого мюзикла, я шел с пульверизатором на плече и высвистывал «Неаполитанский танец» Петра Ильича Чайковского. Но когда я вынырнул из тоннеля и оказался на главной площади поселка с его симпатичными двухэтажными домами под черепицей, бесконечными клумбами и белыми скамейками, я вспомнил про Клару. Вспомнил, рассмеялся и запечалился. Ну что может быть общего между Кларой и теми ослепительными мечтами, которые я связывал с познанием женщины? Клара, Клара… бедный, несчастный человечек, которому я должен помочь устроить домашний уют. Я позвонил в дверь ее квартиры в полной решимости не только побелить потолок, но и переклеить обои, выложить финским кафелем ванну и туалет.
То, что я увидел после того, как дверь открылась, спутало все мой планы.
Клара, Клара! Бедная, несчастная… женщина.
Она завила волосы, подвела глаза, подкрасила губы. Хитро скроенное платье прятало от глаз линю ее тела от шеи до щиколоток.
— Проходите, — сказала она, прячась за дверь.
Я проскочил в комнату и остолбенел. Ее гнездышко было устроено по высшему разряду. Дорогая старинная мебель, которую я видел только в кино и в доме-музее А.С. Пушкина. Стены увешаны картинами, на полу ковры. Круглый стол посередине гостиной был сервирован на две персоны. Я крепче сжал пульверизатор.
— Это мне от бабушки досталось, — услышал я голос позади себя.
— А где белить? — спросил я и повернулся.
Клара стояла у косяка. Руки у нее дрожали.
— Там, — махнула она куда-то в сторону и еле слышно выговорила, — в кладовой.
Я взял себя в руки и улыбнулся.
— А они там думают, что вам всю квартиру белить надо, и выписали мне две увольнительные на сегодня и на завтра. Но ночевать надо в часть… добавил я и осекся.