— Ты чего здесь спрятался? — послышался позади голос Маши.
Я обернулся. На Маше были темные очки с широкими прозрачными дужками, на одной покачивался золотистый ярлычок.
— Ну как?
— На уши не давит?
— Чего-чего?
Подошла Оля:
— Это мужские, пусть лучше он померит, — сказала она Маше.
— Можно я лучше это примерю, — повернулся я к маске.
— Потом будешь чудить, сначала папа с тобой выпить хочет. Ты водку пьешь?
— Ну… — замялся я и посмотрел на Машу.
Она вертелась перед зеркалом, разглядывая себя то в очках, то без них.
— Пьет, пьет, он и водку, и спирт, и самогон пьет, — сказала Маша, срывая ярлык с душки. — Я хочу эти мужские очки. Деньги чуть позже верну, ладно?
— Ладно, пошлите к столу, — усмехнулась Ольга.
Стол был круглый, массивный. Стулья тяжелые, с причудливой резьбой и высокими спинками. Владимир Иванович наливал водку из графина в большие фужеры, чокался со мной, опрокидывал водку в рот и шумно закусывал. Кроме нас за столом больше никого не было, Маша и Оля, выпив по фужеру шампанского, ушли смотреть домашний кинотеатр фирмы SONY. Из зала, куда они удалились, доносились тревожная музыка, звериный рев, человеческие вопли и машин смех.
— У меня близкий друг был родом из Башкирии, мы работали вместе, заговорил Владимир Иванович, в очередной раз наполняя наши фужеры. — Он туда каждое лето в отпуск ездил, мать навестить. Всегда мне кумыс привозил. Любишь кумыс?
— Нет, мне больше медовуха нравится.
— Медовуха тоже полезная вещь, но кумыс просто уникальный напиток. Пашка мне настоящий, домашний кумыс привозил, малокровие лечить. Можно сказать, из могилы поднял. Да… Поднял, а сам недавно ушел. Выпьем, подытожил хозяин и опрокинул свой фужер.
Я опростал свой.
Закусили.
— Возможно, кумыс, действительно, полезней медовухи, — согласился я и добавил: — Я что-то не видел у кобылы вымени.
— Потому что у нее не вымя, а сосцы, почти как у женщины.
— Вон оно что…
— Лошадь самое чистое животное, в плане физиологии. И энергетика у нее положительная, — заверил Владимир Иванович и, оглянувшись, добавил: — в отличие от женщин.
— Наверное, потому что женщина не животное, — предположил я.
— Женщина — это зверь, парень. Поймать-то ее можно, а вот приручить нет.
Владимир Иванович оглядел стол, вытер салфеткой губы, лицо, шею, бросил промокшую бумажку в тарелку и встал:
— Все, я на покой, — повернулся и поплелся в глубь квартиры.
Вскоре он появился на втором этаже. Лицо у него было какое-то обомлевшее и глупое. Мне стало жаль бедолагу.
— Владимир Иванович, — позвал я его снизу. — Хотите, я попрошу, чтобы мои родственники кумыс вам прислали?
Владимир Иванович ничего не сказал, только махнул рукой и скрылся в глубине второго этажа.
Я встал и стал пробираться на Машин смех, который перемежался со звериным ревом. Меня покачивало. Я вошел в темный зал, где в одном углу светился огромный экран. Но перед тем как что-либо разглядеть на нем, я услышал вокруг себя всякие звуки — стрекот насекомых, вопли птиц, шорохи и чье-то учащенное дыхание. От неожиданности я стал озираться.
— Звук сераунд, — послышалось справа.
Я пригляделся. Оказалось, рядом стоял парень небольшого роста с бутылкой пива в руке. Я придвинулся поближе к нему и, стараясь всем видом подтвердить свою компетенцию в воспроизводстве звуков, произнес:
— Да — навороты.
— На Западе это уже давно ширпотреб, — задрал планку компетенции на недосягаемую высоту паренек.
— Понятное дело — это вам не кумыс из сосцов сцеживать, — ответил я.
Специалист по западному ширпотребу глянул на меня, глотнул пива и отошел. Я сконцентрировал свое внимание на диване, откуда доносились машины смешки.
Маша сидела в своих новых очках между двух парней, у которых на макушках поблескивали точно такие же. У всех троих были в руках баночки с джин&тоником. В голубоватом свете, исходящем от экрана, резко выделялись машины голые ноги. Мне показалось, что на ней вовсе ничего не было. Маша ухохатывалась над динозаврами, которые носились по джунглям на мощных, как у бройлерных кур, ногах и пожирали перепуганных людишек. Соседи, плотно подпирая ее бедра, откалывали шуточки по ходу людоедства. Маша гоготала, заваливаясь то на одного, то на другого. Шутки были глупые, но смеялась Маша очень сексуально. Водка и смех перемешались в моей кровеносной системе и забродили. Вскоре я почувствовал, что не я один испытываю потаенное вожделение. Окинув взглядом зал, я приметил, что все самцы, присутствующие на сеансе, пытались сформулировать какую-нибудь остроту. Самочкам это не нравилось, они фыркали на комментарии кавалеров и хаяли фильм. Наконец в сюжетной линии кинозрелища произошел коренной поворот — теперь люди стали истреблять допотопных рептилий. Шутки не смолкали. Хохот звенел и звенел. Ближе к финалу мне на ум пришла неплохая острота, но я воздержался озвучить ее. Я готовился сразить всех своих соперников сразу и наповал. Закончится фильм, зажгут свет, я тихонько подойду к дивану, положу руку Маше на плечо и скажу: «Нам пора домой». Но когда пал последний монстр, вместо титров на экране возникла чернокожая певица, и комната до краев наполнилася плотным музыкальным ритмом. Маша вскочила и заструилась в танце. Она превратилась в эрогенную зону, которая все расширялась и расширялась. Она всех завела. Даже Владимир Иванович на втором этаже попал под действие исходящих снизу волн и появился на горизонте. Я почувствовал, что во мне пробуждается нечто, отдаленно напоминающее предчувствие восторга. Мне показалось, что она танцует для меня одного, я видел в ее движениях тайные знаки. Она манила меня, зазывала, пыталась вывести из лабиринта сомнений. Я дико заорал, высоко подпрыгнул и пустился в пляс. Пробившись сквозь плотное кольцо танцующих, я оказался возле Маши. Мне хотелось пропитаться ее безумством, возродиться окончательно. Я обхватил ее тело и попытался проникнуть под платье, но она вдруг крепко схватила меня за руки, потом оттолкнула и заслонилась плотными телами очконосцев. Я опешил.