«Он хотел бы получить несколько игровых автоматов».
Пока Валачи ожидал, молча нервничая в присутствии великих людей, он в конце концов услышал голос Лючиано: «Хорошо, дай ему двадцать штук».
Это однако не означало игровых автоматов в реальном смысле; Валачи и Дойл должны были сами оплатить их приобретение. Это лишь свидетельствовало, что Валачи получил право на двадцать специальных наклеек, которые ему должен был дать Костелло. Теоретически, поскольку игровые автоматы были номинально не запрещены, любой предприниматель мог установить один автомат в задней части кондитерской лавки, плавательного бассейна и т. п. Фактически, если на автомате не было наклеек Костелло, цвет которых периодически изменяли, он сразу же становился не только объектом действий со стороны группировки, но и конфискации со стороны полиции. Однажды, как рассказал Валачи, какой-то полицейский, обходя свой район патрулирования в Манхэттене, выплеснул, непонятно по какой причине, бутыль с томатным соусом на «защищенный» игровой автомат и был быстро переведен в отдаленный район Квина. «Теперь, — вспоминал Валачи, — нетрудно было догадаться, кто его туда отправил».
Валачи должен был сам позаботиться о том, где разместить автоматы. Он выбрал наиболее знакомый ему район — Восточный Гарлем — и вместе с Дойлом, как только они установили их в нужных местах, стал зарабатывать около 2,5 тысяч долларов в неделю. Валачи нанял брата своего бывшего знакомого, скупщика краденного Фэтса Уэтса, для обслуживания автоматов и сбора денег. Однажды Валачи сам поиграл на одном из них, удваивая или утраивая обычную ставку, чтобы убедиться, будет ли ему возвращено превышение суммы. К счастью для здоровья молодого Уэтса, он оказался честным парнем.
Валачи получал истинное удовлетворение, кроме, естественно, прибыли, от того, что он был «признан своим парнем в группировке» и обладал связями. Первая возможность проявить себя, помимо того, что он уже имел, представилась, когда пожилой Александр Воллеро был освобожден из тюрьмы Синг-Синг, отсидев четырнадцать лет за убийство брата Чиро Терранова[14]. Воллеро, опасавшийся, что Терранова будет стремиться отомстить, направил эмиссара к Валачи с просьбой о содействии. «Старичок теперь никого не знает, — сказал эмиссар, — но он слышал, что вы с Вито и его людьми. Вы могли бы чем-нибудь ему помочь?»
Валачи вспомнил Воллеро с нежностью, пообещал подумать, что он сможет сделать, и обсудил вопрос с Вито Дженовезе. Поначалу Дженовезе не проявил желания быть причастным к этой волнующей истории: «Когда, черт побери, это случилось, двадцать лет тому назад?» Но в конце концов он сказал, что Воллеро может больше ничего не опасаться. Когда Валачи передал добрые вести, для него ничего не могло быть более приятным, чем сходить домой к Воллеро в гости. «Это было действительно кое-что, — вспоминает Валачи. — Он собрал всю свою семью, чтобы поприветствовать меня. Он называл меня своим спасителем. Мы пообедали, и это было в последний раз, когда я его видел. Позже я узнал, что он возвратился в Италию и умер в мире и покое».
Тогда будучи в возрасте двадцати шести лет, в последнее время разбогатевший и пользовавшийся уважением, Валачи был готов жениться. Его роман с владелицей танцевального зала Мэй продолжался, однако он узнал, что она проявляла неверность во время его частых отлучек из-за перипетий Кастелламмарской войны. «Я говорил ей, что побуду с ней некоторое время, но ни о чем постоянном не могло быть и речи».
Настоящая любовь охватила его, когда он скрывался в доме Рейна и встретил старшую дочь почившего преступника, Милдред. Ей было в то время двадцать два, она приходила на чердак каждый вечер, чтобы составить ему компанию. И когда он вышел из своего укрытия, то стал часто наведываться в дом Рейна. Но мать Милдред, ее брат и дядюшки, как только поняли, что происходит, отнюдь не порадовались возможности лицезреть Валами в качестве будущего жениха. На долю Ромео и Джульетты не выпало столько страданий, которые вытерпели Джозеф и Милдред. Прежде чем все разрешилось, их роман походил на травлю зверя во время охоты, на попытку самоубийства и, наконец, привел к вмешательству самого Вито Дженовезе.
Когда я сидел на чердаке, Милдред поднималась ко мне по лестнице, напоминавшей шторм-трап, и мы болтали. Она сказала, что много слышала обо мне. Я спросил ее, кто же ей все это наговорил, и она назвала Чарли Ковша, — парня, которого я использовал для продажи краденых вещей.
После того, как все было урегулировано с Вито относительно дел Маранзано, я был вновь приглашен в этот дом на обед ее братом. Я принял приглашение и пришел туда вместе с Джонни Ди. В течение всего обеда Джонни пинал меня ногой под столом и шептал, что Милдред по уши в меня влюблена и не может скрыть этого. Когда мы ушли, я сказал Джонни, что Милдред прекрасная девушка, с ней все в порядке, однако ее семья довольно холодно относится ко мне, и лучше, видимо, не связывать себя с ними узами родства. Во всяком случае, я сделал вид, что не знаю, как мне себя с ней вести, так как я привык иметь дело с девицами из танцевального зала. Я уже собирался забыть все эти дела, как вдруг идея — окончательно разрубить этот узел — начала овладевать мной. Я пытался проводить время с некоторыми жившими по соседству симпатичными девицами. Но это не помогло. Все они выглядели жалкими по сравнению с Милдред.
Через несколько дней у нас с Бобби Дойлом разговор каким-то образом зашел о ней. Бобби достаточно хорошо знал ее семью. Он даже был знаком со стариком до того, как его убил Массерия. Бобби рассказал мне, что его жена Лена говорила, что я очень нравлюсь Милдред. «Да, — сказал я, — с Милдред все в порядке, но ее мать — суровая женщина, а брат, по-моему, похож на мать. Ну, а о ее дядюшках я вообще не хочу говорить».
— Почему они тебя должны волновать? — спросил Бобби. — Самое главное, как она к тебе относится.
Я сказал, что не знаю, как мне быть. Кроме того, вся моя родня из Неаполя, а они — сицилийцы.
Через несколько дней жена Бобби сказала мне, что Милдред хотела бы, чтобы я поговорил о нас с ее братом. Я ответил, что не стану этого делать. В конце концов Лена сообщила, что Милдред намеревается уйти ко мне. Она имела ввиду, что Милдред готова покинуть дом и выйти за меня замуж. В то время я жил на 108-й улице, 335. Здание было только что отстроено, в нем имелись паровое отопление и горячая вода, а у нас было четыре комнаты, так что это было приемлемым вариантом для проживания на некоторое время. Я спросил Лену, как мне узнать, когда Милдред будет дома одна, но она сказала, чтобы я предоставил ей возможность все сделать самой.
Когда она мне все это сказала, я поспешил к Милдред. Все ее вещи были собраны для отъезда, но тут ее сестра Роуэ заявила, что ей тоже нужно уйти, или они изобьют ее до смерти. Как только я услышал это, я попросил, чтобы Милдред распаковала свои веши, и сказал: «Ладно, я поговорю с вашим братом».
Я был озадачен, когда ее брат сообщил мне, что он ничего не имеет против нашего брака. Но в следующий момент сказал, что Милдред находится в госпитале. Она выпила пузырек йода. Я спросил, почему она это сделала. Оказалось, что брат сказал ей, что я не хочу иметь с ней никаких дел. Теперь мне стало ясно, как они действовали. Ее брат говорил мне одно, а ей — противоположное. Лена попросила меня не подниматься на второй этаж, так как там не убирались. Я поинтересовался у нее, может быть, мне лучше следует бросить все, но она сказала: «Ты — хороший парень. Она выпила йод из-за тебя, а ты говоришь такие вещи».
Тогда я отправился к Вито в его контору на Томпсон-стрит по соседству с хранилищем вторсырья, владельцем которого он был, и рассказал ему все без утайки. Он заверил, что замолвит за меня словечко и намерен поговорить с дядьями Милдред обо всем. «Не переживай, — успокоил он, — я знаю, что им сказать».
— Но вы дадите мне знать о результатах? — спросил я.
— Конечно, — ответил он, — а пока иди занимайся своим делом и положись на меня. Не вступай с ними ни в какие разговоры. Не теряй голову, поскольку это как раз то, чего они ждут. Я знаю этих девчонок. Они росли, как птицы в клетке. Они никогда нигде не были. Единственное место, куда им разрешалось ходить одним, — в кино по соседству.