Конец сороковых годов был ознаменован серьезными изменениями в образе жизни Валачи. Женившись, он проживал в разных квартирах в Бронксе. Теперь он заимел фешенебельное жилье в пригороде, как и другие «авторитеты». По примеру своих коллег, в новой обстановке он никогда не позволял себе ничего такого, что могло бы иметь хоть какое-то отношение к преступному миру. Когда Дженовезе узнал о его намерениях перебраться на новое место, он отвел Валачи в сторонку и дал ему дельный совет: «Здесь — не то, что в городе. Сделай так, чтобы понравиться соседям. Не связывайся со всяким быдлом (он имел в виду рядовых, законопослушных граждан). Давай деньги на организацию бойскаутов, вообще на всякие благотворительные дела. Старайся ходить в церковь. И не путайся с местными девками».
Инициатором переезда была его жена, Милдред.
Примерно в 1950 году Милдред заявила, что нам необходимо заиметь собственный дом. Однажды она позвонила мне и сказала, что присмотрела один дом в Йонкерсе, штат Нью-Йорк. И она просила, чтобы я его тоже посмотрел. Я сказал, что раз он ей понравился, то я перечить не буду. Дом стоил 28 тысяч долларов, и я дал ей пять тысяч на первый взнос.
К этому времени мой сын окончил школу, причем одну из лучших в Нью-Йорке — Маунт Сент Мишель. Если я правильно помню, мы платили за него 1600–1800 долларов в год. Это был интернат, поэтому домой он приезжал только на выходные: мы не хотели, чтобы он болтался по улицам Бронкса.
Когда сын окончил школу, я спросил, не хочет ли он продолжить образование. Он отказался — ему хотелось работать. Он стал учиться на механика, но дело у него не пошло. Поэтому я сам нашел ему хорошую работу. Не стану говорить, какую именно, скажу, что этим делом можно заниматься всю жизнь. Насколько я знаю, у него там все в полном порядке. Сын довольно рано женился, и я в Йонкерсе сделал надстройку из трех комнат для его семьи.
Эти три комнаты обошлись мне в 10 тысяч долларов. Еще две тысячи пошли на установку навеса, да и на самом участке было много работы. Владелец дома поймет, что я имею в виду. В приличную сумму мне обошелся забор, да еще посадка деревьев и прочее, да плюс еще бетонированный подъезд к дому, чтобы не месить грязь по грунтовой дороге. Покрасил весь дом, снаружи и внутри, — краску покупал самую лучшую. Я очень много делал по дому, то есть когда мог себе это позволить: все время приходилось заниматься то одним бизнесом, то другим. Всего дом мне обошелся тысяч в сорок долларов. Но он того стоил: это был прекрасный дом. Мы жили по адресу Шони авеню, 45. Что касается соседей, то я всегда вел себя по-джентльменски. Естественно, пока я занимался своими делами, они спрашивали Милдред, как я зарабатываю себе на жизнь. Милдред говорила, что у меня есть «Лидо», и они думали, что я просто владелец ресторана. Время от времени туда заходили мои соседи и все они очень хвалили нашу кухню. Место было совершенно спокойное. В ресторан могла зайти девушка; понимаете, одна, без парня, и если к ней кто-нибудь начинал приставать, он тут же проверял своей задницей прочность тротуара.
Размышляя об этих днях, я могу сказать только одно. Я счастлив, что мне удалось воспитать моего сына в полном неведении относительно моих дел, что он не стал жить моей жизнью.
Несмотря на внешнее спокойствие, в карьере Валачи скоро должен был начаться самый бурный период с того времени, когда Кастелламмарская война расколола «Коза ностру» на части. «Неприятности» начались не только с того момента, когда Дженовезе, наконец, высказал свои претензии на пост главы «семьи»; казалось, само его присутствие накаляло атмосферу настолько, что кругом сыпались искры.
— Времена для нас наступили плохие. Все слегка нервничали. Я чувствовал, что в любой момент меня могут продырявить. Возвращался домой поздно ночью, кругом тихо, и иногда я останавливался перед входной дверью, замирал и ждал выстрела. Я никогда не брал с собой ключи от дома, потому что вечно их терял. И те несколько минут, пока Милдред шла к дверям, чтобы открыть мне, казались часами. Но должен сказать, что иногда мне было все равно, я стоял у дверей совершенно спокойно. Ну, что я мог с этим поделать?
Глава 10
Одним из наиболее могущественных людей в «семье» Лючиано, который оказывал поддержку Фрэнку Костелло, был Вильям Моретти, он же Вилли Мур. Костелло и Моретти родились в соседних кварталах восточной части Гарлема и все эти годы поддерживали друг с другом близкие отношения. В тридцатые годы Моретти, став «лейтенантом», уехал из Нью-Йорка и устроил себе штаб-квартиру в северной части Нью-Джерси. Оттуда он руководил целым рядом дел, которые выросли из первоначального успеха Моретти в качестве незаконного торговца спиртным и короля «лотереи». «У Вилли было много людей, — рассказывает Валачи, — где-то пятьдесят-шестьдесят человек в Джерси, которых можно было найти по всему штату. Имелся у него кое-кто и в Нью-Йорке, но настоящим оплотом был Джерси. Большинство людей Моретти считалось членами его команды, но не все (слишком уж разветвленным был его бизнес). Так или иначе, все они работали с Вилли. Моретти как бы ни от кого не зависел. У него была своя небольшая армия. В нашей среде это служило способом самоутверждения. Такой уж у нас был образ мысли».
У Моретти, однако, имелась одна личная проблема, которая стала постепенно вызывать озабоченность у его коллег в руководстве «Коза ностры». Вилли страдал запущенной формой сифилиса, как Аль Капоне, причем болезнь уже начала поражать его мозг. Сифилис еще не полностью сломил Моретти, временами он сохранял полную ясность мысли. Но случались периоды, когда Вилли начинал болтать, как сумасшедший о том, о чем следовало держать язык за зубами. Во время таких приступов Костелло помещал его под медицинское наблюдение. Из-за рыщущего поблизости Дженовезе Фрэнк нуждался в поддержке Моретти, хотя бы символической. Эта опека Моретти достигла своего апофеоза во время слушаний о преступности, которые проводились сенатором Эстесом Кефаувером. Вызванный в суд Моретти был в неважной форме, и Костелло переправил его в сопровождении врача и санитара через сеть «Коза ностры» на западное побережье. И лишь после того, как Фрэнк убедился, что приступ позади, он позволил Моретти вернуться и отвечать на вопросы. И хотя Вилли не сказал ничего особенного, что могло бы нанести вред, он был на грани этого, когда давал свои несвязные показания у свидетельского барьера. Ситуация стала еще более серьезной во время его последующего выступления перед большим судом присяжных Нью-Джерси. Все это усугублялось возрастающей болтливостью Вилли с репортерами, так как Моретти, по-видимому, получал большое удовольствие от проявляемого к нему внимания и появившейся возможности повспоминать о «старых денечках».
Это, если верить Валачи, было хитроумно использовано Дженовезе, чтобы свалить Костелло.
Вито — настоящая лиса. Он не торопится. Он хочет, чтобы все было законно. Сначала Вито заговаривает об этом с нами, то есть командой Тони Бендера, своим ближайшим окружением. Делается это в расчете на то, что мы начнем обсуждать его идею, она будет распространяться все шире и заставит призадуматься других членов. Вито говорит, что Фрэнк Костелло во многом прав, но совершает ошибку, защищая Моретти. Еще Дженовезе говорит, что ему очень жаль Вилли. Ведь, в сущности, он ни в чем не виноват, просто у него «поехала крыша». Но если Моретти позволить болтать и дальше, он может всех нас крупно подставить.
Вот так Вито агитирует за убийство Моретти, и Фрэнк Костелло выглядит во всем этом деле далеко не лучшим образом. Как-то раз Вито встречается с нами в центре города и говорит: «Мужчины мы или трусливые крысы?» Потом начинает подводить к тому, что с Моретти не все в порядке, и его нужно убрать. «Вилли спятил, что ж жизнь есть жизнь, — говорит он, — и если завтра со мной случиться что-нибудь подобное, меня тоже нужно будет убрать. Я бы сам этого хотел, чтобы не нанести вреда нашему делу». После того, как семя посеяно, оно, естественно, прорастает. И вот на общем совете всех боссов было решено, что Вито прав.