Однако в ответ на мои просьбы кадровик заявил, что «Военно-морской флот – это не биржа труда». Никаких вакансий нет и не предвидится. Он и предложил мне подать рапорт по месту службы командованию Флотилии, чтобы меня включили в кандидаты на замещение вакантных должностей береговых частей и служб Военно-морского флота. Эту фразу «о бирже труда» кадровик повторил многократно. И я понял, что без родственных связей, и без наличия жилья, никаких шансов на перевод в Подмосковье у меня нет. После этой безуспешной попытки самостоятельно устроить свою судьбу я стал ощущать себя не боевым и грамотным офицером, а полным неудачником. Так оно и было на самом деле в плане полной неопределенности моего будущего и будущего моей семьи. С атомных подводных лодок разрешалось, после пяти лет службы, по желанию офицера переводиться в береговые службы. Это указание практически никогда не исполнялось, если сам офицер не подыскивал себе место дальнейшей службы и не получал запрос о переводе. Таких офицеров, которые не рвались к карьере командира на атомных лодках, а желали перейти на берег, было достаточно много.
Но с переводом на берег везло не всем. В основном везло тем потомственным офицерам, у которых отцы занимали место где-нибудь в высокопоставленных штабах или в секретных военных институтах. Родители и планировали их судьбу. Когда таким офицерским сынкам надоедала служба на атомной субмарине, на них приходил запрос, и они спокойно переводились в тихие заводи ленинградских и московских военных институтов или в другие теплые места, заранее заготовленные для них родителями. Для бывшего деревенского парня, каким я и был, теплых мест никто заранее не заготавливал. Можно было надеяться только на везение или на стечение необычайных обстоятельств. В любом случае надо написать рапорт. Уже ни на что не надеясь, сразу же по приезде из отпуска я подал рапорт командиру корабля с просьбой перевести меня, в связи с двойной выслугой лет в плавсоставе, на берег, желательно в военную приемку на заводы центральных областей России. Но надежд было мало. В разуме постоянно прокручивалась фраза, что «ВМФ – не биржа труда».
В 1979 году мне исполнилось 36 лет. Многие молодые командиры подводных лодок были моими сверстниками, а среди начальников РТС я выглядел «динозавром», который вовремя не успел «вымереть». Поздно было поступать и в Военно-Морскую Академию. Мне было жаль самого себя и свою семью. Чувствовал я себя «выжатым лимоном». Жизненная энергия куда-то сразу улетучилась. Временами накатывала настоящая хандра и депрессия. Привязанность к флоту и любовь к своей специальности офицера-подводника обернулась тем, что молодые годы безвозвратно канули в реку времени, наступил зрелый возраст, а я вместе с женой и двумя дочерьми, не добился ничего, не имел фундамента жизни, не имел жилья, и в принципе, оказался у «разбитого корыта». Страстно хотелось получить хоть какое-нибудь жилье в средней полосе России, поближе к родителям и спокойную офицерскую должность, чтобы дотянуть до выхода на пенсию.
Я не верил в то, что в моей душе и теле сохранился резерв жизненной энергии, для того чтобы сделать творческий рывок, превышающий тот, что я сделал на флоте. Мне казалось, что я полностью выложил свой творческий и жизненный потенциал за время службы на атомном подводном ракетоносце, и теперь способен лишь к тихой должности офицерского клерка. Понимая, что без академического образования, никаких перспектив карьерного роста не имеется, я был согласен на любую должность. Получив в 1979 году «от ворот поворот» жестокими словами кадровика РТУ ВМФ, я вернулся из отпуска морально раздавленным и опустошенным. Ничего не оставалось делать, как последовать совету кадровика и наобум, не рассчитывая на какой-либо успех, подать рапорт по команде. С грустными мыслями неудачника я долго сочинял рапорт о переводе меня в среднюю полосу России, рассчитывая стать военпредом на одном из многочисленных заводов по производству радиотехнических станций и комплексов для нужд Военно-морского флота. На большее я и не мог претендовать по причине отсутствия академического образования.
Да и где ещё в центральной России можно было найти другое место службы для морского офицера, кроме военпреда на каком-нибудь заводе? К тому же училище я закончил как инженер «по автоматике, телемеханике и вычислительной технике», и потому легко бы справился с обязанностями представителя заказчика на любом заводе по производству радиотехнических средств любой сложности. Где ещё, кроме производства военной техники я мог реализовать свои инженерные знания? Я знал, что, например, город Ленинград напичкан военными институтами по моей специальности и там бы мой опыт службы и инженерная специальность нашли себе применение. Я даже мог там стать завлабом или защититься и стать кандидатом наук и даже получить очередное звание капитан 2-го ранга. Но без наличия ленинградского жилья и без наличия родственных связей вход в такие военные институты для меня был навсегда закрыт.
В такие институты на первичные должности или на должности среднего звена офицеры назначались не по талантам, а по наличию ленинградского жилья или по блату. Такая же обстановка была и в военных институтах и лабораториях Москвы и Московской области. Ситуация безвыходная и тупиковая. Целый год прошел в тревожном ожидании. Кадровики молчали, а самостоятельных поисков я не вел, потому что не имел высокопоставленных связей. И вдруг, в марте 1980 года меня вызвали в отдел кадров Флотилии подводных лодок и сообщили, что если я согласен, то буду назначен военным инженером на секретный подмосковный объект, который называется Аналитическим центром ВМФ. Местоположение этого объекта кадровики не сообщали, но я уже мысленно прыгал от восторга, потому что объект находился под Москвой, а значит, и недалеко от дома моих престарелых родителей. Лучше и невозможно было придумать. Я тут же дал согласие и стал дожидаться приказа Главкома ВМФ о своем переводе. Мысль, что я буду жить недалеко от Москвы, а главное, недалеко, в пределах 400–500 километров от моей малой родины и дома родителей в Тамбовской области, была для меня живительным бальзамом.
Я и не мечтал после службы на Северном флоте о такой жизненной удаче. Естественно, что я готов был разбиться в лепешку и служить хотя по 24 часа в сутки, чтобы моя мечта поскорее осуществилась. Главным же в этой мечте была не должность, а возможность получить квартиру и осесть в Подмосковье, вблизи от родительского деревенского дома. Мне нравилась служба на лодке и нравилась жизнь на Крайнем Севере, в трижды закрытом военном городке Гаджиево. К концу службы, примерно за два года до перевода, я даже получил приличную трехкомнатную служебную квартиру. Но навечно связывать свою жизнь с городком Гаджиево я не собирался. Здесь даже не было своего кладбища. Умерших жителей хоронили на кладбище города Полярного, расположенного за 25 километров от Гаджиева. Была и другая проблема, довлеющая надо мной, словно дамоклов меч. В предпенсионном возрасте, т. е. через 4–5 лет, мне могли и отказать в переводе.
Кто же возьмет на службу предпенсионного офицера, не имеющего собственного жилья и прописки? В ещё более ужасное положение я мог попасть в случае внезапной тяжелой болезни и полной демобилизации. Мы с женой были родом из одной деревни под городом Тамбовом, и в нашей большой стране СССР не имели своего собственного угла. Нигде и никакого! Реальной программы обеспечения жильем демобилизованных по болезни или по выслуге лет офицеров в масштабе всей страны не было. Конечно, если бы, демобилизовавшись по болезни, я прибыл вместе с семьей в город Тамбов, поближе к родителям, то меня там поставили на очередь на получение жилья. Вот только дождаться получения квартиры даже через 5—10 лет ожидания не было никакой возможности. Всю оставшуюся жизнь я так и таскал бы свою семью по съемным углам и чужим квартирам. Ещё более неприемлемым вариантом был возврат в родительский деревенский дом. Да, я очень любил тогда и люблю сейчас свою малую родину. Но вернуться больному офицеру с женой и двумя детьми в деревенский дом престарелых родителей, лишенный всяких удобств, кроме печного отопления, было бы для меня непереносимым позором.