Старцева Екатерина Николаевна
Исповедь Гаритоны
Дети королевы Лилит
За тобой тень зверя,
Мы повсюду вместе,
А теперь поверь мне -
Зверь этот - я.
"Ария"
Посвящается моим мальчишкам, создавшим странную ситуацию, нашедшим из нее выход и давшим мне силу поверить слова бумаге.
* * *
Снова луна на небе. Хочется плакать, как когда-то давно. Реальность сместилась, измерения спутались. Я хочу признаться в любви тому, кто никогда на меня не взглянет. Я хочу умереть от его руки. Если мне обязательно придется умереть.
Время прошло. То, что было, уже не повторится. Я не могу исправить своих ошибок, как не могу их повторить. Я не хочу исправлять свои ошибки. Это моя жизнь, и менять в ней ничего не следует. Я проиграла, да. А теперь я жду расплаты. Я - наивный ребенок с солнечным взглядом. В смысле - нежным. Сегодня я жду знака. Поэтому и сижу в этой заброшенной часовне. Не в первый раз. Свеча потрескивает и слегка шипит. Пламя покачивается. Атмосфера таинственности. Пока живу, - не могу не писать.
* * *
Это когда-то было. Я еще помню, хоть и смутно. Потом мне напомнят об этом - словно удар. В одной из прошлых жизней. Но вряд ли это будет очень приятно и очень легко. Хотя, что такое "приятно"? Как осознается "приятно" в жизни? Чисто субъективно, но слишком резкие ощущения эти мы принимаем за истину.
Было все как нельзя лучше для того, чтобы понять, чтобы вспомнить. Или чтобы забыть окончательно. Около двенадцати часов ночи. Летняя ночь, полная луна, бревенчатые домики летнего лагеря, в одном из которых мы жили (там же хранились наши костюмы и оружие). Я сидела на скамейке, раздумывая обо всем, что мне удалось узнать сегодня. А Кэвин... Кэвин танцевал.
Конечно, я понимаю, что это нельзя вполне назвать танцем. Это и не было танцем, скорее - комплексом восточных упражнений. Да, ему нужно было расслабиться, люди, у которых мы гостили, забирали слишком много энергии. Невнимательно смотрели, плохо слушали, задавали много глупых вопросов. Я подпитывалась от луны. Кэвин танцевал.
Сколько времени мы были знакомы? Год с лишним. В клубе любителей средневековья все знали друг друга. Самое удивительное, что разглядела я его только сейчас. Почему так? Может, у меня повысилась чувствительность, а, может быть, внезапно изменился он. Не все ли равно? Главное, что я заболела им внезапно и (теперь могу судить об этом наверняка) неизлечимо.
Каждую мою новую привязанность к мужчине (если только этот мужчина силен настолько, чтобы заставить меня не забывать о себе ни на мгновение) я называю болезнью. Но эта болезнь, хроническая, наверное, окажется последней. Впрочем, сейчас я говорю не об этом. Я и так была переполнена впечатлениями, и теперь, глядя на Кэвина, понимала: я слишком долго оставалась одна. Это было смешно, больно и немного страшно. Пока не пришло видение.
Я смотрела на Кэвина и видела его медленные движения, изящество. Его фигура то замирала, то снова начинала двигаться. Но я была здесь. С ним. И в другом месте одновременно. Шикарный палаццо. Я знала, что это Венеция, я знала, что это - реальность. Но это и все, что я знала. Я была одета в белое и смотрела в окно. За моей спиной стоял Кэвин. Или не Кэвин тогда еще? Не знаю.
У него было другое лицо и другая фигура. Я была знатной матроной, он - элегантный наемный убийца, который за очень высокую плату мог убить кого угодно, хоть самого Папу Римского. Это был лишь отрывок, как четкий кусочек нечеткого сна. Я помню его восточное лицо и улыбку - ту самую, что так часто появляется на его лице теперь. Это был краткий миг, это был словно взрыв - вспышка и ничего. Кэвин по-прежнему здесь, и я смотрю на него. Обруч чуть сдвинулся, но не отпустил мою память. Как жаль.
И вот тогда я заплакала. Смешно! Как смешна я была тогда, наверное. Тоска и одиночество, желание тепла - вовсе не повод для слез. Но слишком уж много всего на меня свалилось одновременно. И Кэвин, танцевавший здесь, а недоступный настолько, словно был где-то вдалеке, и сидящий рядом милый юноша, в этой игре бывший повелителем страны мертвых и прозванный за это Аидом. Почему все именно так?
Он не был нужен мне сейчас. Моя душа сгорала в пламени, зажженном Кэвином, это было больно и сладостно одновременно. Я смотрю на полную луну и шепчу беззвучно: "О, мама, милая моя, помоги!". Но как мне поможет она, одна из властительниц жизни и смерти, богиня, полная серебристого света? Она помогает мне во всем, но с мукой незваной любви - самой горькой из всех возможных мук - я должна справиться сама.
А я не могла справиться. Что же мне было делать? Я понимала, где-то в глубине души отлично понимала, что это всего лишь фарс. И боль не реальна и внезапная симпатия к сильному (без сомнения, ведь он помог мне сдвинуть обруч) мужчины - бред. Это был только повод вести себя, как женщина, а не как холодная, бесчувственная колдунья, каковой я обычно представала перед окружающими.
Слезы целительны, но здесь был только один минус - позже я пойму, насколько он был серьезен. Рядом со мной сидел юноша, временно назначенный повелителем подземного царства. Нежный, сияющий, обаятельный до боли. И, может, воспоминание не к месту, похожий на Непобедимого, человека, оставившего нас около двух лет назад. Из старого состава в клубе любителей средневековья осталось не так уж много людей. А жаль. Многие из них стоили того, чтобы я хотела с ними общаться.
Но заместитель Аида был слишком внимателен, чересчур прямолинеен (или необычайно умен?) и предпочитал любым путем докапываться до истины. Забывая, что порой такой путь познавания истины причиняет боль тем, кто находится рядом с ним. А знал ли он вообще эту простую истину? Может, и нет. Однако он не мог понять, что оказался нежеланным в тот полуночный час.
Мы были вместе - я и Кэвин. Я смотрела на него, и мне ничего больше не было нужно. Во всяком случае, - тогда. Он помог мне сдвинуть обруч, увидеть из прошлого хоть что-то. Позже, расспрашивая мать, я узнаю, что Кэвин - один из ее сыновей. Один из бесценной лунной гвардии, но она бросила его на произвол судьбы, как и других, отдав под покровительство отца, яростного воина, упивающегося битвой и не принадлежащего к свету или тьме.
Это был уже не первый случай, когда я смотрела на своих лунных братьев, и понимала, что я ими очарована. Конечно же, это была не любовь, это была лишь томительная, но со временем проходящая страсть, и любовь моя по-прежнему принадлежала сыну времени. Но я все лучше постигала способности моих лунных братьев, и, подозреваю, что именно мать дала им такое очарование. На мою беду, несомненно.
Вопрос сидящего рядом юноши прозвучал, словно удар бича:
- Что случилось?
О, люди столько раз меня предавали, что я не люблю им доверяться. А тут - он. Чего ему нужно?
- Ничего.
Конечно, я была глупа, если надеялась, что он оставит меня в покое после этого, довольно резкого, ответа.
- И все-таки? Почему слезы?
Неужели же я должна объяснять ему, что, глядя сейчас на Кэвина, вспоминаю другого человека, сына времени, человека, которого я любила, именно любила, чьей благосклонности (что за чушь я придумала для себя тогда, как будто можно зажечь любовью камень или лед) я ждала долгих три года. Но этого не скажешь никому. Сказать об этом было бы слабостью, а сейчас я не могу позволить себе быть слабой.
Поэтому я аккуратно вытерла глаза и сослалась на обилие впечатлений, усталость и никуда не годные нервы. Ну, еще бы. После всех событий этого лета у кого с нервами порядок? Он спросил тихо:
- Просто устала? Так ли, Лигейя?
Они звали меня Лигейей, эти добрые, самоуверенные мальчики, стремящиеся быть не хуже, чем средневековые рыцари и менестрели.
Я кивнула и постаралась отвлечь его разговором. Да, если я решила, что он похож на Непобедимого, то пусть он будет Непобежденным. Чего ему и желаю, впрочем. Если я вообще могу чего-то желать. Помню, с каким упорством он занимался с Кэвином боем на мечах.