Похоже, ей донесли, что я, совершенно беззаботно и наслаждаясь мороженым, прогуливаюсь с Викки на индийском рикше.
— Вы общаетесь с англоиндийской девушкой, вместе едите грязное мороженое с улицы. Разве вы хотите, чтобы пострадала репутация японского генерального консульства? Вы здесь не одна. Для вашего мужа и всех нас это весьма прискорбно. Пожалуйста, больше не поступайте так и впредь ведите себя как подобает, — предупредила та меня.
Почему, собственно, я не должна встречаться с англоиндианкой ?
Почему я не могу есть с Викки мороженое?
И все же, невзирая на предупреждение, я продолжала тайком встречаться с Викки.
Когда позже, после начала войны, мы находились под домашним арестом, Викки была единственной, кто проносила нам украдкой, мимо бдительного ока полиции, еду.
Моя жизнь в Калькутте дала мне много пищи для размышлений.
Японская Мата Хари
Тогда многие молодые люди не разделяли идеи Махатмы Ганди о ненасилии и пассивном сопротивлении. Их целью была независимость Индии любой ценой. Невозможно было подавить их стремление к свободе. Это было время еще молодого, исполненного жаром любви к родине борца за свободу Субха-са Чандры Боса.
С самых юных лет он посвятил себя делу независимости Индии, и неоднократно за это его бросали за решетку в Калькутте. Он был политическим заключенным, а тюрьма тогда вовсе не походила на дом отдыха. У него был старший брат, Сарат Бос, у которого был дом на берегу Ганга. У этого брата жила их старая, больная мать.
Ее состояние было тяжелым, и она захотела перед смертью еще раз повидать Чандру. Сарат и другие родственники составили прошение британским властям, чтобы Чандре было разрешено провести день рядом с умирающей матерью. Только по этой причине ему было позволено покинуть тюрьму и поехать в дом к брату.
Чандра Бос был крупным, грузным мужчиной. Как я уже говорила, дамы высших слоев индийского общества большей частью оказывались очень полными. Этим обстоятельством он и воспользовался, когда, закутавшись в белое сари, предстал в образе женщины и в царящей среди собравшихся родственников сутолоке смешался с прислугой и сумел бежать.
Естественно, все важные политзаключенные находились под неусыпным наблюдением, но сами стражники — что обычно для Индии — к своим обязанностям относились крайне халатно.
Симпатичные молодые девушки-родственницы, угощая вином приставленных стражей, которые сами были довольно молодыми, так их напоили, что те совершенно забыли о Чандре. В невообразимой круговерти то прибывающих, то убывающих родственников ему удалось ускользнуть и бежать через Тибет в Берлин, где он на первых порах остановился, а Гитлер предоставил ему убежище. Гитлер многим ему помог, когда тот пробирался через Тибет. (О самом побеге существует много версий. Свою я услышала в Калькутте от мужа.)
Когда Чандра Бос находился в Берлине, ему нужно было передавать различные поручения и указания своим сторонникам. Эти указания он хотел передавать через брата Сарата. Таким образом, шифрограмма из японского посольства в Германии приходила в Токио. Оттуда она тотчас переправлялась в генеральное консульство в Калькутте, которое, в свою очередь, должно было обеспечить передачу ее Сарату Босу.
Тогда в Калькутте царила столь безмятежная обстановка, что я, как было уже сказано, каждый день вместе с Викки могла преспокойно есть мороженое на улице.
Однажды мой муж с серьезным видом обратился ко мне:
— У меня есть просьба, которую только ты можешь исполнить.
В дальнейшем я должна была с тайным поручением посещать дом Сарата Боса, когда потребуется передать сообщения. Поскольку я не была в курсе, то муж объяснил мне, что это связано с Чандрой Босом. Отныне я должна буду передавать Сарату Босу шифрограммы. Посчитали, что в таком щекотливом деле в качестве курьера лучше всего подойдет женщина, так как та меньше бросается в глаза. Кроме того, она должна знать английский и хинди. Да еще она должна быть храброй и ловкой.
Мой муж посчитал, что я отвечаю всем этим требованиям.
Однажды мы отправились на площадку для игры в гольф, где как раз развлекался этой игрой генеральный консул.
— Муж вам сообщил? — мимоходом поинтересовался он.
Я утвердительно кивнула.
— Ну и как? Справитесь? У нас больше никого нет…
— Конечно, не беспокойтесь.
Молодая супруга дипломата вновь почувствовала себя Кихару, словно перенеслась в то прежнее время, когда генеральный консул приглашал ее участвовать в предстоящем застолье. Мне нужно было ему просто подмигнуть.
Так родилась японская Мата Хари.
Прежде всего я закутывалась в индийское сари. В Индии говорят, что женщины из Симлы, Дарлжи-линга или Кашмира светлокожи и красивы. Некоторые даже светлее нас. Я могла бы сойти за уроженку Дарджилинга, ведь сари, красная отметина на лбу и большие серьги мне так же шли, как и этим женщинам.
Вечером, когда смеркалось (мы выбирали безлунную ночь), мой муж и я на восьмицилиндровом «Форде» через предместье выезжали из Калькутты. Английские газовые фонари в городе как-то разгоняли сумрак ночи, но, стоило покинуть город, воцарялась такая темень, хоть глаз выколи.
Мой муж предварительно изучил маршрут, и мы, громыхая, катились по продуваемой со всех сторон проселочной дороге.
Я складывала шифрограмму как можно плотнее и прятала ее в крохотный амулет из тонкой парчи, что принесла для меня перед отъездом из храма На-рита бабушка, приколов его английской булавкой к нижней рубашке. Это была скорее небольшая записка, чем телеграмма, которую я в случае необходимости могла бы проглотить.
Мы проехали примерно пятьдесят километров по темным дорогам. Неожиданно перед нами замаячил неяркий свет.
На муже была рубашка с открытым воротом, выпущенная на индийский манер поверх брюк. Он выглядел как индийский господин и говорил на хинди, словно индус. Я не могла сравниться в этом с ним, хотя, по мнению Викки, говорила я прекрасно.
Если бы нас задержали, мы могли бы вдвоем своим хинди ввести в заблуждение проверяющих по меньшей мере на некоторое время.
Итак, мы увидели свет и, когда приблизились, увидели на дороге машину с несколькими индийцами, которые подавали нам знак фонариком. Мы последовали за машиной в некотором отдалении. Это походило на фильм с Джеймсом Бондом. Мы быстро катили вдоль Ганга. Через восемьдесят километров мы достигли небольшой деревушки и остановились в одном доме, где, похоже, нас ждали женщины, дети и несколько стариков.
Это оказался загородный дом Сарата Боса.
Семья непринужденно собралась за столом, и к нам отнеслись как к родным. Была обычная индийская еда.
Мы ели чатни, своего рода индийскую кисло-сладкую фруктово-овощную приправу, с рисом и карри. Я могла, как индийцы, очень проворно есть пальцами.
Естественно, по-английски не говорили, только на хинди.
Я играла с детьми и, улучив момент, передала Сарату записку.
Наше напряжение прошло, и после еды, шумно попрощавшись со всеми, мы отправились в обратный путь.
При втором посещении мы решили вернуться тем путем, что и приехали, но неожиданно натолкнулись на поставленное заграждение.
К нам подошли два индийских полицейских.
— Куда направляетесь?
— К родственникам на ужин, — ответили мы, разумеется, на хинди.
Мы дали каждому по рупии и как можно любезней сказали:
— Ведь уже довольно поздно, а вам еще работать и работать.
Они поблагодарили и, довольные, голыми руками протерли нам стекла, поскольку за время пути там прилипли всевозможные мошки и мешали обзору.
Поначалу, когда нас останавливали полицейские, мое сердце готово было выскочить из груди, но затем, освоившись со столь безотказным способом, подобные маленькие происшествия меня более не беспокоили.
В этом отношении со всеми индийскими властями можно легко договориться.
Мой муж напугал меня тем, что нас расстреляют, если все выйдет наружу, и поначалу я чуть с ума не сходила от страха. Но уже со второго раза я была совершенно спокойна.