На мой взгляд, каждый из них был по-своему привлекателен. Они приводили с собой также Си-мура Тацуми, который тогда был еще довольно юн и поэтому немного робок, но тем не менее очарователен.
Кикути Кан был весьма разборчив, и я нигде не видела его, кроме как в Ёнэдая, что в Кобикитё. Поэтому неудивительно, что тамошняя оками-сан всегда превозносила его милый характер. Миёси и я были его любимицами среди гейш. Ходили слухи, что Миёси была его любовницей, но я до сих пор этому не верю.
Кикути нравилось, чтобы его обслуживала и вела с ним беседу девушка, которая ему приглянулась. Сплетничали о его якобы любовных связях с официантками, но у нас в Симбаси он относился к числу посетителей, которые развлекались у нас вполне невинно.
Он был коренаст, с красивым лицом и львиной шевелюрой, а из-за толстых стекол очков на вас смотрели добродушные глаза. Вопреки своей внушительной внешности говорил он тихим, запинающимся голосом.
Помимо всего прочего, он относился к тем мужчинам, которых сегодня называют заядлыми курильщиками, поскольку едва догорала одна сигарета, как он тут же брал следующую. К тому же он везде ронял пепел. Я не могла на это смотреть, так мне было жалко его шикарной двойки-осилш (т.е. когда кимоно и хаори сделаны из одного материала), которую он постоянно пачкал пеплом.
Наконец я не выдержала и сказала:
— Сэнсэй, привяжу-ка я вам на шею какую-нибудь плошку.
Позже он жаловался по этому поводу своим характерным голосом госдодам Кумэ и Ёсикава: «Ки-хару невыносима. Она хотела повязать мне на шею плошку… Это какая-то злюка».
На что господин Кумэ ответил: «Это настоящий чертенок, который заслуживает хорошего шлепка по заднице», — но я-то хорошо знала, что Кикути вовсе не был зол на меня.
Мы делили посетителей на две категории. Одни приходили ради дамского общества, другие ради любовных утех.
Первые просто находили удовольствие в том, чтобы рядом с ними были девушки, но никогда не привязывались к какой-то одной юбке. Они были самые безопасные. Других вовсе не интересовали беседы с девушками. Эти посетители хотели сразу переходить к делу. Позже в подобную категорию попали многие так называемые писатели.
Мы, естественно, предпочитали гостей, которые с охотой и дружески беседовали с нами.
Кикути для юных гейш, у которых еще не было поклонников, представлялся добрым посетителем. Он всегда интересовался, не голодны ли девушки, не нуждаются ли в деньгах на карманные расходы.
Однажды господин Кикути пришел вместе с крупным, серьезного вида мужчиной.
— Это господин Исикава. В этом году он получил премию имени Акутагавы. Это награда, которую дают в Японии за написание лучшей повести, — представил он его нам.
Это был Исикава Тацудзо, который первым получил премию Акутагавы за свой роман «Народ». Даже когда мы наливали ему сакэ или же заговаривали с ним, он оставался немногословным и неприветливым.
Был в то время еще один господин, который носил сине-белую в крапинку двойку в сочетании с ха-кама, японскими штанами.
«Ах, как это изысканно», — шушукались молодые гейши. Он действительно олицетворял собой тип безукоризненно выглядевшего мужчины. Это был Нива Фумио, знаменитый романист. В то время он жил с одной владелицей бара. Много еще всякого можно было услышать о нем. Одно время оказалось на слуху и мое имя. В «Белой книге литературной среды» Тогаэри Хадзимэ можно было прочесть, что Нива Фумио и Кихару из Симбаси состояли в любовных отношениях. Это очень льстило мне, и я с большим удовольствием вспоминаю об этом.
Совсем иным привлекал писатель Уно Кодзи. Он любил рассказывать о своих морских поездках в Юго-Восточную Азию. Он приглянулся мне сразу своим умением так живо описывать каждую букашку, словно у нее был свой внутренний мир, вплоть до выражения ее лица.
Романист Сатоми Тон часто приглашал хозяйку заведения «Ёнедая» отведать суси. Хотя он тогда уже был далеко не молод, тем не менее носил стального цвета кимоно с коричневым оби из шелка хака-та, синие таби на ногах и яловые сандалии. Когда он вынимал из замшевого кисета свою курительную трубку, во всех движениях сквозили светские манеры.
Так же чудесно выглядел в своем кимоно и поэт Хоригути Дайгаку, являя собой сплошную учтивость. Он и поэт Сайдзё Ясо всегда брали меня с собой в Ёсивара.
Посещение Ёсивара нельзя равнять с посещением увеселительного заведения, как многие думают. Празднества в тамошних чайных домиках всегда приносили мне огромное удовольствие.
Мы предпочитали «Каноя», чья владелица была милой и заботливой хозяйкой. Кроме того, там еще работала гейша Эйко, которая всегда радушно меня принимала, хотя я была из Симбаси, что вызывало, конечно, определенное соперничество.
Ёсивара-гейши должны были иметь музыкальное образование, поскольку для других задач здесь было множество имеющих к этому природный талант девушек…
Лишь те из гостей, что посещали здешние чайные, действительно интересовались искусством и наслаждались царящей там атмосферой. Эту своеобразную атмосферу в старом Ёсивара следует хоть немного описать.
Как только вы проходите через огромные черные лакированные ворота и оказываетесь в Ёсивара, перед вами открываются выстроившиеся в ряд чайные домики. Посередине улицы тянутся вперемежку ивы и вишни, между ними высятся огромные каменные фонари, как в святилище Касуга.
Я полагаю, что наименование Карюкай, «мир цветов и ив», ведет свое происхождение оттуда. Позже сложили песню, где поется о матушке «цветочного квартала», но я думаю, что это более современное название. Мы довольно часто прибегали к понятию «квартал цветов и ив», но никогда не говорили только о «цветочном квартале». Но, как видим, смысл слов со временем меняется.
Приезжая в Ёсивара, мы устремлялись на первый этаж «Каноя». Убранство там было не столь изысканное, как в первоклассных чайных Симбаси. Оно скорее походило на обстановку обычных жилых комнат. Едва попадаешь туда, на столе уже стоит сакэ, а ёсивара-гейши начинают развлекать вас музыкальным представлением одзацуки.
Во время одзацуки играют на сямисэне, на большом и малом барабанах и на флейте светлые, сулящие счастье мелодии, и вами овладевает приподнятое, слегка щемящее сердце настроение.
Напоследок мы чаще всего посещали какое-нибудь большое увеселительное заведение вроде «Ка-доэби», «Уголкреветок».
Эти большие увеселительные заведения уже существовали с эпохи Эдо. Куртизанки носили высоко взбитые прически и роскошные кимоно, как в старину, подобно играющим сейчас в театре роли куртизанок актрисам. Тогда общество господам Сайдзё и Хоригути составляли куртизанки, однако сами господа позже вечером возвращались с нами в Сим-баси. Их привлекали не столько куртизанки, сколько та, близкая им, традиционная атмосфера, что царила в «Углу креветок». По этой причине они и отправлялись туда вместе с нами.
Куртизанки сидели на пухлых больших подушках, тогда как даже самые высокопоставленные гейши этого никогда не позволяли себе. Смысл подобного поведения состоял, пожалуй, в том, что куртизанка, пусть даже на один вечер, брала на себя роль супруги своего клиента, что, разумеется, было недопустимо для гейши.
Поэтому я была очень удивлена, когда однажды вечером (в мае 1983 года) увидела по телевидению гейшу, сидящую на такой вот подушке. Помимо этого, у нее были накрашенные ногти, кольцо на руке, которой она водила по струнам сямисэна, и наручные часы… Все это вовсе не сочеталось с обликом гейши.
Раньше многих молодых девушек из бедных крестьянских семей в северной Японии продавали в Ёсивара, и некоторые клиенты приходили в ужас, когда их прекрасная куртизанка открывала рот и начинал звучать северояпонский говор. В отличие от нынешних времен, когда через телевидение получил распространение стандартный японский язык, жители северо-востока еще говорили на чистейшем диалекте сусу, и Оцудзи Сиро мог вызвать у нас гомерический смех, когда начинал ему подражать. Чем красивей была девушка, тем сильнее было потрясение, когда она говорила на ужасном наречии сусу.
Каждая куртизанка имела свою собственную комнату, где располагалось три сундука из адамова дерева, буфет для чайной посуды, продолговатая хи-бати и зеркало — очень уютная обстановка. У меня выпала возможность посетить комнату Санаэ, любовницы господ Сайдзё и Хоригути.