Право чистой страницы, право детское, первое и последнее. Наутро сознание мое было омыто солнцем, новый день не желал сводить счеты. Ни я, ни Яська ни звуком более не обмолвились об этой дурацкой клятве. А Жорка притих, помалкивал — может быть, что-то чувствовал…
Страница перевернулась; но что-то все-таки не попустило той бумажке исчезнуть…
9. Ракурсы
Как бы я ни старался живописать его — ни самые многозвучные краски, ни тончайшая светотень не победят чертежа.
Я даже не верю, что он есть, все время, покуда мы с ним общались, не уходило затаенное подозрение, что его нет. А ведь в памяти целый фильм — от той первой встречи в песочнице… Несколько мешковатый мальчик, каких много. Зодиаковый Скорпион, на четыре дня старше меня. Бесцветный прыщеватый подросток, сохраняющий мешковатость, но уже какую-то многоугольную. Со спины: оквадраченная голова на короткой шее, наплюснутые вперед уши.
Профиль: крутая, почти дугообразная выпуклость лба, не очень высокого, на котором потом обозначились зализы; оседающий книзу затылок и подскакивающий вверх подбородок с мясистым выпрыгом нижней губы, отчего нос кажется слегка вдавленным. Долго страдал хроническим насморком, сильно сопел, особенно когда рисовал: вспучивал ноздри, отодвигал вбок губу… Это тоже вошло в гипнотическую гримасу, вместе с длинным выгибом правой брови и…
Вот она, особенность глаз. Поставленные довольно широко, с едва заметной косиной, с оттопыром нижних век, как бы перевернутые. Когда такие глаза медленно, словно жерла пушек, наводятся на некую точку за вашим затылком; когда веки еще резче оттягиваются напряжением щечных брыл (напрягается шейно-лицевой мускул, так называемая платизма), — когда начинается вдруг вибрация всей физиономии одновременно с движением вверх и вниз, а глаза не отрываются… Вот — вот оно, знаменитое оргаевское «облучение»: впечатление, будто находишься под напором пульсирующей энергии; всасываешься в эту судорогу, начинает рябить в глазах. Этот иллюзионный трюк он отрабатывал еще в школе, но не хватало массы и репутации, большинство испытуемых заходилось хохотом.
Физически был средней силы, довольно подвижен, но неважно координирован; по этой причине не любил футбола — через раз мазал мимо мяча. В возне то и дело репетировал какие-то сногсшибательные приемчики, куда-то нажимал, что-то выкручивал; уверял, что знает двадцать четыре смертельных точки; но мало что получалось.
В восьмом классе из личинки моей подростковой застенчивости вылупился хмельной мотылек. На небосклоне школьной популярности засияла звезда — портретист, стихоплет, танцор, фокусник, мим, а главное, лабух, напрокат-нарасхват. Сочинил немыслимое количество пошлых песенок. Шалый, упоенный собой, я носился из компании в компанию, морочил девчонок, влюблялся, учился тяп-ляп, пропадал ночами, приводил в отчаянье маму.
А Жорик… Нет, не сказал бы, что он померк. Таинственная сильная личность, мафиозный отличник
Вытянулся, взматерел. Занимался гипнозом по той самой книжечке, о которой я и думать забыл, практиковался без устали и с умом. До времени — никаких зрелищ, работа строго индивидуальная. Держал на раппорте человек пять сомнамбул — ребятишек из нашей школы, а в качестве телохранителей — парочку окрестных мордоворотов. Одного, прыщавого громилу с мутными глазами, полудебила по прозвищу Женька-псих, водил за собой как цепного пса. — «Ко мне, Жан! Стоять! Сидеть!.. Взять!..»
Элементарный императив плюс обещание за примерное поведение предоставить бабу. — «Я его могу убить одним взглядом. Подтверди, Жан.. «Угу-у-у…»
Ходячая сила воли. При всем том непонятным образом выходило, что Жорик, со всеми его грозными и полезными качествами, никому не нужен. Его общества не то чтобы избегали, но как-то потихоньку отваливали. Требовалось еще что-то, чем он не обладал.
10. Нюанс. Первая истерика
В десятом классе нас немного сблизило увлечение живописью.
За этюдником и в музеях с него что-то слетало. (Один раз почудилось, будто серая тень выскользнула из-за спины и нырнула в стенку.) С дрожащим взглядом, с дремотной улыбкой работал кистью… Краснел, бледнел, переставал слышать — настоящий творческий транс. Если бы я не видел его и ТАКИМ, все было бы проще…
О живописи он знал все, что было доступно в те сумеречные времена. Открыл мне постимпрессионистов и абстракционистов первого поколения.
Я рисовал его, он меня во всевозможных манерах; к семнадцатилетию подарил мне масляный тетраптих «Антоний» — феерию цветовых пятен. Я не мог в них себя опознать, но пришел в восторг, восхищаюсь и по сей день.
Не сомневаюсь, в нем бушевал художник, с несравненным своеобразием чувства цвета. Он бы и сам в этом не сомневался, если бы не одна досадная недостача.
Линия не давалась. Полнейшая беспомощность, топорность рисунка. Зрительно-двигательная память была просто никуда… «Как ты это можешь, как можешь, ну объясни! Как ты ЭТО можешь?!»
Что я мог объяснить?
Брал бумагу и карандаш, закрывал глаза и отпускал руку. Готово: портрет, движение. Цветы, звери. Ну как объяснить?
— «Зачем тебе это, ты цветовик, я рисовальщик». — «Нет, мы должны развиваться вместе. Искусство жестоко, все или ничего. Ты научишь меня, а я тебя дотяну до Фалька и до мусатовского нюанса…»
Однажды у него дома, в отсутствие бабушки, я таким вот слепым способом смеха ради нарисовал пять танцующих обнаженных женских фигурок и возле каждой — жоркины физиономии, с выражением лиса в винограднике. Открываю глаза. Жорки нет.
— Э… Ты где? Молчание.
Скрип за зеркальным шкафом.
— Жорк!
— ОГЛЯНИСЬ. Фью-ть!
Хлебный нож, просвистев мимо моего уха, ударился в стенку и упал мне под ноги.
— ПОДНИМИ.
— Ты что?..
— ПОДНИМИ. ВСТАНЬ НА МОЕ МЕСТО. КИДАЙ В МЕНЯ.
— Жорк, ты что?!.
— Нам вдвоем не жить на этом свете. Кто-то должен… Кто-то должен… Уходи, слышишь, уходи быстро… СТОЙ.
— Стою. Ну.
— ВОЗЬМИ НОЖ.
— Кончай шуточки, мне не нравится. Ты что, из-за этого опсихел? Порву.
— Хе-хе-хе-хе-хе-хе-хо-о-о-о-о-о!!!.. Это была его первая открытая истерика. О других я не догадывался.
11. Ещё нюансы
Волосы цвета хозяйственного мыла (сам Жорик обозначил — «нечищенного серебра»). Якорная дуга подбородка — отметина прирожденного организатора.
А чтобы узреть глаза, нужно спуститься по крутизне лба в промоину между мощными надбровными дугами: здесь эпицентр магнетизма, воронка… нет… осторожно, в зрачки не надо. Радужка цвета январской предутренней мглы, с невычислимым, но крайне важным процентом сиреневого.
В девятом классе он был еще девственником.
Мы учились в эпоху раздельного обучения, и по этой причине все были сексуально озабоченными, почти у всех выпирало. Я говорю «почти», потому что Жорик, например, к этой категории не относился, его что-то тормозило, давило. С девчонками напрягался, краснел-бледнел, куда-то девались и красноречие, и самоуверенность. Потом прорвало: «Знаешь, блондинки лучше всего трахаются под гипнозом». — «А брюнетки?» — «Они и так в трансе.»
Говорил на эти темы редко, но метко. Жадно расспрашивал о моем опыте. Заявил как-то: «Когда я начну, я твоих глупостей повторять не буду. Пошла на… любовь, они у меня все как овечки будут. Мужскую силу хотят чувствовать, сучки? Мужская сила — это гипноз, это власть…»
12. Главное — развивать способности
Он собирался стать дипломатом или режиссером, ни в коем случае художником, а о медицине и звука не было.
Я, впрочем, тоже принял решение в самый последний момент.
И вот встречаемся на Аллее Жизни, возле мединститута.
— Э! Здоров, Жорик!
— Хе-хо… Здрастьте-здрастьте. Что потеряли, юноша?
— Поступил?
— Есть такой вариант, без экзаменов. А вы тоже к нам?
Выканьем он иногда баловался и раньше.
— Мы тоже, ага, добираем баллы. А вы тут профессор?
— Есть такой вариант. Пути великих людей сходятся, надежда юношей питает, а почему мы краснеем?» Пока-пока, желаю-желаю…