Прости! — Не вызывал, не колдовал, но некий бес был чересчур нахрапист и — (телефон) — малютку разорвал крест накрест.
— Алло.
— Алло.
Отбой.
Возврат —
разврат, его легко себе позволить, но как лишиться роскоши утрат.
В разломе рук, в развале средостения сгорела ты на газовой плите. В час петухов — бумаги шелестение и соль на высыхающей культе.
И каждый вечер так: в холодную постель с продрогшею душой, в надежде не проснуться, и снова легион непрошенных гостей устраивает бал. Чтоб им в аду споткнуться!
Нет, лучше уж в петлю. Нет, лучше уж любой, какой-нибудь кретин, мерзавец, алкоголик, о лишь бы, лишь бы Тень он заслонил собой и болью излечил — от той, последней боли…
О, как безжалостно поют колокола, как медленно зовут к последнему исходу, но будешь жить и жить, и выплачешь дотла и страсть, и никому не нужную свободу…
Дедушкин романс
Подойдем к нему, подойдем. Старый, битый, корявый дуб. Мы записки в разлом кладем, в жерло черных горелых губ.
Их нельзя оттуда достать, разве только влететь шмелю. Их нельзя, нельзя прочитать. Там одно лишь слово люблю.
Кто же так бесконечно глуп? Вот уж сколько веков подряд Лупят молнии в старый дуб, И записки наши горят.
Он вел меня.
Пошли как раньше — к ней.
За двориком пустырь.
Остановились.
— Вот тут, — он показал, — тут свалка дней, ночей и снов, которые вам снились, когда я был тобой. А это боль — вот этот камень, на который можно… Греха в том нет, оставим свой пароль, да, вивлямур, расшифровать несложно.
— Ах ты негодник. Ногу задирать на этом самом месте, и не стыдно?
— Отнюдь, отнюдь. Не расположен врать, собачья нравственность не инвалидна.
И землю лапами — назад, назад, мокрый снег, несостоявшаяся зима, мокрый снег, хлопья хлипкие с талым коротким дыханием плачут, с талым коротким периодом полураспада, образующим коленопреклонную слякоть, ничего не успев, еще ничего не успев ощутить, опять плачут, наощупь ища друг друга, как рифмы, слепливаясь, мокрый снег, мокрый снег, век обвисших не подымая, обреченно не подымая век, опять слепнет, слепнет опять от узнаваемости всего и вся, опять знает, знает опять, что так жить нельзя, жить нельзя но что делать.
Золото из воздуха на деревья выпало, засветилось выпукло, позументы выткало. Нет, не осень это, а рассада звездная — именины золота, день рожденья воздуха.
25 апреля
Я с нежностью дружил, я знал ее лицо…
Брели через дворы к Сверчкову переулку
на Чистопрудный круг, бульваром, на Кольцо
ломали пополам студенческую булку.
Остался на губах искусанный изюм, —
и горький поцелуй в неприбранном подъезде.
Пора бы сдать зачет и взяться бы за ум,
но не было на то веления созвездий,
и солнечный удар постиг нас в темноте…
О, не ропщи, не зря над нами дождь трудился,
и нам ли угадать, мы те или не те,
когда и сам Господь не вовремя родился?
Март
В случае снега
сними с неба
ватное одеяло, не бойся,
умойся
и встань небоскребом.
Снежинку номер один посели под нёбом,
а все остальные по рангу и чину.
Снег сновидению дарит причину,
состав совпадает у снега и сна,
но есть еще слезы, и смерть, и весна,
одно естество у весны и у смерти,
но есть еще случай и черти в конверте,
и капель там-там, и сосулек квинтет,
сливающий слезы и сны тет-а-тет.
И капли уже не там-там, а капелла,
пока просыпались, она закипела,
тут-тут поцелуй и там-там, отвернись,
откинь одеяло, не бойся, проснись.
Ночная Нежная Другая назвал цветок предполагая неназванными все цветы Ночная Нежная Другая спросила взглядом не мигая зачем на свете я и ты Бог знает для какого дела одной душе нужны два тела и что должны они посметь ты все смогла ты все сумела и у последнего предела прощенья попросила смерть
Резво, лазорево, розово резали зеркало озера весла, плескаясь в блеске. Руны, буруны, бурлески… Следом за ними ныряло солнца изображение, в борт не волна ударяла — волноопровержение — розово, резво, лазорево мчались удары обратно, разорванными узорами расходясь безвозвратно.
Лодка — двухместка, ласты и леска.
Лето и лес впереди.
Песня и пляска блеска и плеска — Господи, погляди!
Тебе В Забожье, недалеком уголке, где мудрость магазинная забыта, живет костер, и в каждом угольке встречаются глаза и строчки чьи-то, в Забожье, где наивная трава, еще не огорошенная взглядом, и ландыши, как первые слова ребенка, очутившиеся рядом, о правилах спряжений не скорбя, беседуют негромко, но не робко, а в двух шагах, во сне, сама в себя перетекает речка Неторопка и простодушно смотрит на кресты неведомая древняя деревня, в Забожье, где забвение и ты слились в одно, и дальние деревья тем ближе, чем заметнее закат… О чем я?.. Задремал.
Вернусь назад, в Забожье…
IV. ДЕТСКАЯ ПЛОЩАДКА
Куколка в коконе крылья растит многоцветные.
Близок полет.
Проснется душа — и опять себя не узнает.
— А бывает знаешь как? Кошки кушают собак, квасом запивают.
— А в районе потолка мухи съели паука.
— Ничего, бывает.
— А бывает знаешь что? Одинокое пальто шляпу надевает.
— А разорванный башмак прибежал в универмаг.
— Ничего, бывает.
— А бывает знаешь как? Щука едет в зоопарк, жабры разевает.
— А бандиты караси бомбу бросили в такси.
— Ничего, бывает.
— А бывает знаешь что? Все не так и все не то, хуже не бывает.
— Так бывает, если черт, отправляясь на курорт, зонтик забывает.
Слоняга
По городу слонялся Слон, бродяга-Слон, слоняга-Слон.
Он не хотел стесняться.
Слонялся он. Хотел бы он за кем-нибудь гоняться.
Хоть чем-нибудь, хоть чем-нибудь хотел бы он заняться: хотя бы дом перевернуть, хотя бы лишний раз чихнуть и больше не стесняться.
По пустырям слонялся Слон, бродяга-Слон, слоняга-Слон — и захотел смеяться. Вдруг видит: перед ним заслон. Написано: НЕ ПРИ-СЛОНЯТЬСЯ.
Подумал Слон: зачем заслон? И с кем тут объясняться? А может быть, такой закон, что здесь нельзя смеяться? А может быть, все это сон, и мыши мне приснятся.
И затрубил в свой хобот Слон, бродяга-Слон, слоняга-Слон, чтобы не так бояться. Упал заслон. И начал Слон, как Крокодил, смеяться, ну точно так, как Крокодил, когда в колодец угодил и там тарелку проглотил и перестал стесняться.
Кважды ква
Лягушонок молодой как-то за обедом подружился с Головой, пожилым соседом.
— Сколько будет кважды ква? он спросил однажды.
— Ква, — ответил Голова, — ква, но только дважды.
— Ну, а если трижды ква, как заговоришь ты?
— Ква, — ответил Голова, — ква, и даже трижды: ква.
— А четыре раза ква, это будет сколько?
— Ква, — ответил Голова, — Ква-ква-ква, и только.
— Пятью ква? Шестью ква, кважды семью восемь?
— Ква, — ответил Голова. — Ква, но под вопросом.
Я уже дышу едва, так что, может быть, и хва…
Происшествие
Мистер Хрюк и мистер Хряк загорали в луже.
К ним подходит мистер Кряк.
«Чем же я же хуже?
Ну и что ж, что мистер Хрюк кандидат свиных наук?
Что же из того же?
Я же, может, тоже?
Ну и что ж, что мистер Хряк недожаренный остряк?
Бултыхаться в луже — это ж я ж могу же!»
Так подумав, мистер свой жилет почистил и воскликнув «кряк!» в ту же лужу — бряк.
Но в ответ на этот звук, словно сговорились, мистер Хряк и мистер Хрюк не пошевелились.
И тогда раздался кряк двадцатиэтажный: мистер Кряк ругался так, чтобы было страшно. Тут подходит мистер Вздрюк, он же мистер Гав. «Джентльмены, вы без брюк. Заплатите штраф». «Никогда, — ответил Хряк, — даже если что не так, брюк мы не носили». «Никогда, — отметил Хрюк, — даже если снег вокруг, штраф мы не платили». «Дело дрянь, — подумал Кряк, — не спастись от передряг, пропадает ужин. Зря-зря-зря, — подумал Кряк, — я болтаюсь, как червяк, в гря-гря-грязной луже». Вслед за этим мистер Гав, проворчав «кр-р-ругом!» удалился, хвост задрав и загнув крюком.
И на этом, получается, происшествие кончается.