— Рома… Роман… Ромка…
Мой любимый тихо стонал, ласкал мою грудь и выливал на меня все свои чувства, которые он накопил за то время, пока мы не виделись.
— Ева…
— Что?
— Ева, помнишь тот дождь?
— Помню…
— Помнишь тот зонт?
— Помню…
— Где он?
— Кто?
— Зонт.
— Дома.
— Дома?
— Да. Я храню его как самую ценную вещь в своей квартире.
— Как раритет?
— Точно, как раритет.
— Где ты его хранишь?
— Налоджии. Я вбила в стену гвоздик и повесила его на этот гвоздь. Я даже ребенку не разрешаю к нему притрагиваться. Когда мне плохо, я всегда его раскрываю, верчу и представляю, что мы идем под ним вместе. А еще я его целую.
— Кого?
— Зонт.
— Ты сумасшедшая. Ты действительно сумасшедшая.
— А зачем ты про него спросил?
— Просто я подумал, как же его сейчас не хватает… Та девушка — судьба с большими печальными зелеными глазами — вновь со мной рядом, а ее большого желтого зонта с алыми розами нет…
Немногим позже его рука сгребла мои волосы, и он вдохнул их аромат. Я лежала на траве, умирала от нахлынувшего на меня счастья и чувствовала, что с трудом сдерживаю слезы.
— У тебя интересная жена. Такая веселая и общительная. Во всех отношениях приятная женщина.
Она тебя так сильно любит, — с трудом произнесла я и, закрыв глаза, еле удержала себя от того, чтобы не попасть в малоприятную ситуацию и не разрыдаться.
— У тебя интересный супруг. Сразу видно, нормальный, толковый мужик. Настоящая находка для женщины. За таким как за каменной стеной. Невооруженным глазом видно, что он тебя любит. Трясется за тебя словно помешанный. Он ревнует тебя ко всему, что приближается к тебе на расстояние метра.
— Хватит! — судорожно крикнула я и постаралась унять охватившую меня дрожь.
— Что — хватит?
— Хватит, потому что я не хочу этого слышать!
— Ева, ты сама так хотела. Это была твоя идея.
— Какая идея?
— Поехать семьями на этот курорт и случайно познакомиться. Ты же знаешь, я изначально был против.
— Я не могла уехать на отдых с мужем и не видеть тебя целых десять дней. Десять дней… Это же настоящая вечность. Я бы просто умерла. Десять дней — это очень много. Это намного больше, чем я могу вынести. Не умерла. Ты бы просто по мне соскучилась.
— Я и так постоянно по тебе скучаю.
— Значит, соскучилась бы еще больше.
— Куда уж больше? Больше уже просто не бывает.
— В этой жизни бывает все.
— Зато даже здесь мы нашли место для встреч.
— Как раз наоборот. Нам намного тяжелее встречаться здесь, чем в Москве.
— Но здесь мы можем друг друга видеть хоть каждый час… В Москве у нас нет такой возможности.
— А мне недостаточно тебя просто видеть. Когда я тебя вижу, мне сразу хочется тебя потрогать. А еще, я не совсем готов любоваться твоим супругом, несмотря на то что он действительно хороший мужик и прекрасно к тебе относится. Наверно, это просто ревность…
— Думаешь, мне нравится любоваться твоей женой, несмотря на то что она у тебя действительно замечательная?
— Хватит. Ты так: хотела сама…
Роман закрыл мой рот своей мощной ладонью и покрыл мое лицо поцелуями.
А я вновь закрыла глаза и ушла в забытье. Я изогнулась, словно струна, и стала двигаться вместе с ним в такт его движениям. Не знаю, сколько продолжалось это безумие. Пять секунд, пять минут или пять часов… Я не помнила и не хотела помнить о том, что где-то там, на пароме, остался мой муж, который, по всей вероятности, уже смотрел в сторону берега и волновался. Все мои мысли по этому поводу уже перестали быть мыслями, все мои слова и стоны, которые вырывались у меня из груди, уже перестали быть словами и стонами… Мне показалось, что отключилось мое сознание, потому что я уже не могла здраво мыслить и рассуждать. Все, что я могла, это ощущать.
Ощущать сладострастие, которое исходило у меня изнутри…
Когда все закончилось, я прижалась к любимому как можно сильнее и начала медленно приходить в себя, коря нас обоих за то, что все закончилось и мы должны вернуться в реальную жизнь. Я шевелю онемевшими пальцами на затекших ногах и говорю одну и ту же до боли знакомую фразу:
— Господи, как же сильно я тебя люблю… Как сильно…
Я думаю о наших отношениях как о чем-то невозможном, из ряда вон выходящем и понимаю, что, несмотря на мой грех, они не вызывают у меня печали.
Я не чувствую ни угрызений совести, ни раскаяния.