– Соседи подтвердят, что стрептоцид брал, – уточняю я.
– Базара нет. Подтвердят. Ксива (прим.: документ) имеется. В морге наличие стрептоцида в ране застолбили. Это в протоколе написано. Живоглотиха (прим.: следователь) об этом мне базарила (прим.: говорила), – воскликнул Добровольский.
– Тебе надо с тяжкой статьи мокрухи на легкую соскочить – типа на превышение самообороны, – продолжаю я, – проси, чтобы суд был с «шаферами» (прим.: присяжными заседателями). Любой мужик, да и баба, из присяжных тебя поймут. Неофициально скажут, что правильно сделал. А официально срок скостят на экзамене (прим.: судебном процессе). Понял меня, братан? – спрашиваю я озадаченного Добровольского.
– Да, понял, понял, все в цвет базаришь, батя, головастый ты, в натуре академик (прим.: опытный преступник, авторитет), однако, – радостной скороговоркой протарахтел Добровольский.
В его голове уже сложились все пазлы этой головоломки: «Оказывается, вона за че он башку жигану проломил. По делу, бля, типа, за мужицкую честь и девственность «дымохода» (прим.: задницы) в ответку дал наркоза» (прим.: выключил сознание)!»
– Ё-мое, сам бы не допер до такого расклада! – счастливо забормотал мой воспрявший незадачливый собеседник.
Потом ко мне подползали другие «каторжане», кого-то держали за кражу, которую он не совершал. Одного за изнасилование. Девушка, с которой он ранее сожительствовал, при новой встрече по старой памяти и по собственной инициативе делала ему минет. В ментовке этого не отрицала. Парень разгорячился, и они бурно и с большим удовольствием потрахались (прим.: совершили половой акт). Но продолжать отношения он не хотел. Вот по «заяве» обиженной незадачливой минетчицы и сидел в предварительном заключении.
Я всем по их просьбам давал советы, подсказывал линию поведения. Короче, ночью поспать не удалось.
Окрыленные нежданной поддержкой и обнадеживающей новой информацией, узники начали травить анекдоты.
Врезался в память один анекдот, который ярко показывал менталитет по своей сути несчастных людей, лишенных свободы и надежды на справедливость:
– Сидит зэк в одиночке. Вдруг от стены отделяется дух (как Джин), умершего в этой камере сидельца и говорит, что исполнит три любых желания зэка.
Зэк, недолго думая, просит:
– Пусть баландеры (прим.: разносчики еды – баланды) из левого крыла тюрьмы побегут в правый.
Тыгдынь, тыгдынь, тыгдынь – пробежали.
– Загадывай второе желание, – говорит Джин.
– Хочу, чтобы баландеры пробежали из правого крыла тюрьмы обратно в левый.
Тыгдынь, тыгдынь, тыгдынь – пробежали.
– Загадывай третье желание, – говорит Джин.
– А че загадывать? – озадачился зэк.
– Ну, свободу, например, – подсказывает Джин.
– Какая нахер свобода, когда такой хипеж поднялся!? – отрубает завороженный происходящим зэк.
Невольники заливались смехом. Мне почему-то было грустно. В заключении тоже люди сидят, тут проходит своя жизнь, со своими радостями и горестями. А радости такие скромные…
На следующий день всех узников нашей камеры по одному начали развозить по райотделам милиции к своим следователям, дознавателям. Первым увезли Добровольского, потом остальных сокамерников. Я в каземате остался один. Меня до вечера не беспокоили. Наверное, прослушивали фонограммы – записи наших ночных разговоров. А еще, вероятно, прикладывали все усилия к раскрутке Бориса Балабанова на признание своей вины. Он ночевал в соседней одиночной камере, вернее в одиночестве. А если еще точнее, Борис ночевал не один, там было море голодных клопов, которые всю ночь нападали на него, пытаясь испить голубых кровей высокого государственного чиновника. Интересно, есть ли в ментуре штатная единица эдакого энтомолога или гнусовода – выращивателя клопов, наподобие собаковода-кинолога? Нашему Борису Владимировичу при сложившихся обстоятельствах точно не позавидуешь. Но что поделаешь, сам виноват – нарвался на проблемы.
Наступило время обеда. Баландеры привезли баланду. Какие-то помои, которые я бы собакам постеснялся давать.
Спустя некоторое время в камеру заводят Добровольского за вещами. Он с порога бросается мне на грудь, обнимает и сквозь слезы радости начинает причитать: «Батя, батя, родимый мой, батя. В жизни никто и никогда не заботился обо мне. Я завсегда был никому не нужен. Кроме зла, гадости и подлянок от людей я ничего не видел. Моя жизнь ничего не стоила. Я людям платил той же монетой. Ты, ты первый, кто по-человечьи отнесся ко мне. Выслушал меня. Направил на правильный базар, который вселил в меня веру, что есть еще нормальные пацаны. Я же убивать, бля буду, не хотел. Так получилось. Меня услышали в ментуре. Статью поменяли, как ты и говорил. У меня теперь обвинение в превышении самообороны. Сейчас поеду в тюрьму, буду дожидаться суда присяжных. Меня обещали с травмой башки сначала на крест посадить (прим.: лечь в больничку). Ё-мое! Как мне тебя отблагодарить, батя, как отблагодарить?»