Работа над темой монографии на нет свела контакты Чурсина со своими родителями. С того дня, когда он, не пожелав с ними встретить Новый год, уехал к любимой женщине, прошло почти восемь месяцев. Его радовало лишь то, что они его занятость понимали. Переживали его неудачи, радовались его успехам. Николай и Надежда довольно часто рассуждали о поступках своего единственного сына. Если в правильности своих они довольно часто сомневались, то в сыновьих – никогда. Гошка для них был не только человек уравновешенный, но и большая знаменитость. Через месяц после своего отъезда он принимал участие в телепередаче «За круглым столом». Надежда плакала, когда увидела своего сына на экране. Николай свое восхищение сыном отметил чисто по-русски, выпив стакан русской водки. Утром о выдающемся ученом говорили почти все жители Марьино. Рубщик мяса пришел на работу очень поздно. Все отходил от радости. Торговцы на него не обиделись. Они уже давненько знали, что у долговязого есть башковитый сын. Николай Чурсин в этот день рубил мясо с большим прилежанием, вносил свой вклад в выполнение Продовольственной программы Коммунистической партии.
Наступил сентябрь. Первым вопросом повестки дня заседания кафедры стоял вопрос об ученом секретаре кафедры, что удивило Чурсина. Бумажные дела вела Таркина Надежда Ивановна. У нее кроме этой нагрузки, других не было. Все знали, что она без всякого желания выполняла эту работу. Ссылаясь на головные боли, пожилая женщина часто филонила. В сей миг дела передавались Чурсину, который часами сидел на кафедре, чтобы зафиксировать содержание продолжительных прений своих коллег. С информацией выступил Горовой. Он очень долго мусолил этот вопрос. Все сводилось к одному. Коллеги по кафедре, за исключением Егора Николаевича Чурсина, не могут по состоянию здоровья или из-за занятости быть ученым секретарем. Чурсин не ожидал такого разворота событий. Он сделал самоотвод, ссылаясь на множество других общественных поручений. Было безуспешно. Единогласно проголосовали за его кандидатуру. Он посмотрел в сторону Таркиной, та ехидно улыбалась. Он тяжело вздохнул и сел за стол ученого секретаря.
Попытка новоиспеченного кандидата наук вынести на обсуждение коллег тему монографии закончилась для него полнейшим провалом. Для Чурсина это было неожиданностью. Сидящие, узнав об этом, пришли в настоящий шок. Первое, что его поразило, бросился в атаку против него заведующий кафедрой. Он выскочил из-за стола, и размахивая своими худыми руками, истошно завопил:
– Уважаемый Егор Николаевич! Вы же еще не обсохли от кандидатской диссертации, а уже заявляете о докторской… Я и мои коллеги никогда не стремились форсировать историческую науку…
Окинув взглядом сидящих, которые все расцвели в подобострастных улыбках, он очень серьезно добавил:
– Я прямо скажу товарищу Чурсину, как коллеге и как коммунисту… Вам надо еще подождать хоть лет пяток, чтобы в Вашей голове сформировались умные мысли, которые потом перерастут в научные тезисы…
Чурсин стоял посредине комнаты и молчал. Лицо его было ярко красным. На лбу выступила испарина. Реакция заведующего, который совсем недавно настойчиво его просил омолодить и освежить историческую мысль в институте, была для него, как гром в зимний день. Он также не мог понять и точку зрения очередного коллеги. Доцент Борис Григорьевич Кулаковский, оказался еще категоричнее, чем его шеф. Сгорбленный старик, голова которого, как иногда, казалось, доставала до пола, на этот раз превзошел себя. Он неожиданно для всех выпрямился, и засунув руки в карманы своего старенького пиджака, с заиканием произнес:
– Уважа-а-е-е-емые коллеги! Я не скрою, что у нас появился молодой карьерист, который неправильно понимает политику нашей партии… – На несколько мгновений он замолк. Что-либо говорить дальше, ему мешало обилие слюны в его рту. Он вытащил из кармана брюк носовой платок и вытер им свои губы. Затем продолжил. – И еще я скажу, скажу очень честно… Вам, Егор Николаевич, еще рано думать о докторской… Лучше шлифуйте методику лекций и семинаров…