После прохождения процедур Чурсин легонько стукнул в дверь кабинета заведующей терапевтическим отделением. К его радости, она была на месте. Очень симпатичная женщина, увидев своего больного, привстала из-за стола, и указав ему рукой на стул, пригласила его присесть. Затем с улыбкой спросила:
– Товарищ Чурсин, у Вас какие-либо дополнительные жалобы на свое здровье? Пожалуйста, говорите… Я Вас очень внимательно слушаю…
Вопрос врачихи Чурсину показался очень комическим. Он улыбнулся и присел на стул. Затем с небольшим заиканием произнес:
– Нет, не-ет… У меня на советскую медицину никаких жалоб нет… Да и никогда не было…
Необычный ответ больного рассмешил Щебрицкую. Она громко засмеялась, оскалив очень белые и ровные зубы. Ее смех в значительной мере прибавил оптимизма больному, который хотел разрешить общественные проблемы. Он просидел в кабинете завотделением почти полчаса. Сначала она наотрез отказывалась его выписывать. Лишь после того, когда увидела у больного слезы на глазах, она сдалась.
Пристально смотря в глаза мужчины, который ей, как женщине, был симпатичен, она со вздохом проговорила:
– Егор Николаевич, я выписываю тебя только в порядке особого исключения и только на один день. Выписку буду мотивировать твоими личными проблемами…
Затем она вытащила из кипы папок, лежащей на полке, какую-то бумажку и попросила Чурсина ее подписать. Он, не читая ее содержание, мгновенно подписал. Тепло, поблагодарив женщину за понимание его жизненной ситуации, он вышел из кабинета. Через час он был дома.
Чурсин открыл дверь кафедры ровно в пятнадцать часов и осторожно вошел вовнутрь. Затем повернул свою голову налево. Через открытую дверь кабинета заведующего кафедрой он увидел своих коллег. Они сидели в полном составе. Неожиданностью для вошедшего было присутствие заместителя секретаря парткома по идеологическим вопросам Паршина. На месте секретаря партийной организации сидел Левин. Чурсин неспеша вошел в комнату и поприветствовал сидящих. Никто из них на его приветствие не ответил. Не предложили ему и присесть. Да и садиться было не на что. Лишнего стула в кабинете не оказалось. Чурсин сразу же почувствовал к себе страшный холод отчужденности со стороны своих коммунистов. Преуспевал в этом Левин, который выглядел особенно торжественным. Чурсину даже казалось, что ему только что присвоили Звания Героя Советского Союза, или, в худшем случае, назначили основным космонавтом для посадки на Луну. Его попытка поймать хоть чей-либо взгляд не увенчалась успехом. Сидящие его не замечали. Кто-то смотрел на потолок, кто-то с умным видом что-то писал в своих тетрадях.
В том, что сегодня ему придется очень сложно, он нисколько не сомневался. В этом он убедился буквально через минуту, когда Левин с победоносным видом произнес:
– Товарищи коммунисты! На повестке дня нашего собрания один вопрос – персональное дело коммуниста Чурсина Егора Николаевича. – После этого он окинул взглядом сидящих. Каких-либо движений различными частями тела ни у кого не было. Немного, хмыкнув себе в кулак, он продолжил. – Какие есть предложения? – Опять никаких движений, гробовое молчание. – Левин вновь продолжил. – У меня есть предложение утвердить повестку дня партийного собрания…
К большому удивлению Чурсина все подняли руки. Ему на какой-то миг показалось, что это есть всего лишь спектакль и только… Он не мог поверить, что за время его отсутствия коммунисты так быстро смогли состряпать персональное дело…
Он открыл рот и громко произнес:
– Я возражаю против предложенной повестки партийного собрания… О каком персональном деле коммуниста Чурсина может идти речь, если его не было в институте?
Что-либо еще сказать, ему не дал Левин. Он, брюжжа слюной, выскочил из-за стола и истошно прокричал:
– Товарищ Чурсин, я лично Вам не давал слово… – Затем неожиданно для всех громко чихнул, и заикаясь продолжил. – Я лишаю Чур-сина слова… Я лишаю его…
Узурпаторские замашки председательствующего страшно поразили Чурсина. Он сначала молчал, а затем решительно подошел к столику, за которым сидел Горовой, и с отчаянием произнес: