Чурсин на его саркастическую улыбку и заверение ничего не сказал. Он прекрасно знал, что ему предстоит еще многое сделать и пережить, чтобы достичь своей заветной цели.
Заседание кафедры, как обычно, состоялось в понедельник. Все предыдущие вопросы прошли без длительных прений. Перед последним, который касался возможности предоставления докторантуры кандидату исторических наук Е. Н. Чурсину, Левин предложил сделать перерыв. Все, за исключением Чурсина, проголосовали за его предложение. Чурсин сразу же почувствовал какой-то подвох. В этом он убедился после перерыва. Из десяти человек, ранее присутствующих, трое по неизвестным причинам задерживались. Решили продолжить работу. Чурсин свое выступление построил только на реальных фактах. Чем больше он говорил о своих достижениях, тем меньше его коллеги слушали. Кто-то читал свежую газету, кто-то листал журналы студенческих групп. Лишь после того, как он присел на стул, сидящие оживились.
Первым в атаку на просителя докторантуры ринулся Тарасов. От предвкушения победы он потирал руки. В том, что он будет противником его обучения, Чурсин и заранее знал. Поэтому все его обвинения он пропускал мимо ушей. Его только поразила заключительная часть его выступления. Тарасов, держа в руках простой карандаш, словно ему казалось, что это есть настоящий пистолет или, может, даже огнемет, которым он махал в сторону молчавшего оппонента, громко прорычал:
– И еще одно, что товарищ Чурсин должен запомнить… Я, как бывший политический работник нашей доблестной Советской Армии, и как настоящий заместитель секретаря партийной организации кафедры истории Коммунистической партии Советского Союза партийную характеристку Вам не подпишу… – Сделав передышку, он вновь прорычал. – Быть или не быть товарищу Чурсину в докторантуре решает не он лично сам, а наша партийная организация…
После такого убийственного умозаключения в помещении наступила тишина. Никто из сидящих не сомневался в провале просьбы Чурсина. В этом он и сам уже не сомневался. Выступление отставника больше всех нравилось Левину, который то и дело ухмылялся себе под нос, и бросал косые вгляды в сторону склочника. Чурсин сидел молча и до боли кусал свои губы. Он уже ощущал во рту привкус своей крови. Выступление Левина в принципе мало чем отличалось от предыдущего оратора. Все сводилось к одному. Чурсин имеет партийное взыскание и по этой причине ему закрыт путь в докторантуру. Снимать партийный «довесок» Чурсин не хотел, считал его результатом круговой поруки, сложившейся на кафедре. К этом выводу пришел не он один. К этой мысли приходили и многие сотрудники института. С некоторыми Чурсин разговаривал по душам, некоторых, честно говоря, боялся. С последними держал язык за зубами, особенно с теми, кто на беседу с ним набивался сам. Он знал, что любое его слово, направленное против коллег по кафедре или в адрес управленцев института, может ему очень дорого обойтись. Он часто отбивался, например, от напористости ученого секретаря института Анны Ивановны, которая всегда называла его только по имени и отчеству. Ярко намалеванная блондинка, которой было где-то под тридцать лет, ходила по институту, словно ворона в павлиньих перьях. Она никогда ни с кем первой не здоровалась, будь то проректор или другой очень заслуженный ученый. Студентов она вообще не замечала, они для нее не существовали.
Чурсину в этом плане делала исключение. Увидев известного историка и склочника, она ускоряла свой ход, и раскрыв рот до самых ушей, стремительно приближалась к мужчине. Затем, легко покачивая головой, и цокая языком, подавала ему руку и почти всегда одно и тоже приговаривала:
– Егор Николаевич, здравствуйте, здравствуйте… Вы сегодня такой красавец, просто как артист …
Чурсин после этих слов расцветал в улыбке и также подобострастно кидал красивой женщине комплимент:
– Анна Ивановна… Вы, как всегда, опять шутите… Мне очень приятно видеть самую красивую артистку Советского Союза…
После неординарного приветствия и комплиментов они через некоторое время расходились в разные стороны. Иногда Чурсин замедлял шаг и разворачивался на все сто восемьдесят градусов. Он, как мужчина, от себя не скрывал, что Анна Ивановна ему очень нравилась. Его душа ликовала, когда подобную реакцию он наблюдал и с ее стороны. Они оба в сей миг приходили в оживление и махали друг другу руками. Чурсин никогда не возвращался назад. Не подходила к нему и она. Скорее всего, это происходило по одной причине. Все институтские работники, за очень редким исключением, знали о том, что Анна Ивановна была любовницей ректора. Знал об этом и Чурсин. Он боялся засветиться перед стариком. О профессоре Воробьеве ходили разные слухи. Все знали одно лишь четко, что он является кандидатом экономических наук. Когда он остепенился и по какой теме, никто толком не знал. Не знала об этом и Локтева, его любовница. Она часто приходила в просторный кабинет ректора, неся ему целые кипы бумаг. О чем или о ком они там говорили, также никто не знал. Одно все знали и видели. Дед, так иногда называли ректора молодые сотрудники и студенты, во все свои командировки брал ученого секретаря…