Развязка наступила минут через десять. У тех, кто находился в кабинете, до инфаркта дело не дошло. Врачиха глотала какие-то таблетки и пила воду из пожелтевшего графина. Здоровый пациент сидел рядом с нею и потирал руками свои виски. Во время «допроса» он очень сильно перенервничал. В итоге разговор закончился миром. Костюкова, сделав ослепительную улыбку, поставила свою подпись и печать на небольшом листке бумаги. В справке черным по белому было написано, что студентку второго курса кооперативно-торгового института Ларису Сидорову незамедлительно рекомендуется направить в оздоровительный лагерь при Министерстве высшего и специального образования. Чурсин был очень благодарен женщине. Он крепко пожал ей руку и с улыбкой произнес:
– Спасибо, уважаемая Зинаида Петровна… Советская медицина идет верным путем… Надо только правильно понимать друг друга…
Ларисе предстояло через три дня быть в лагере, который находился на берегу большого озера. Чурсин там не был, и поэтому никакого представления о нем не имел. Какого-либо спрашивать об этом, он также не стал. Все его знакомые были в отпусках, да и уже некогда было спрашивать. Времени было в обрез. В полдень, за день до отъезда Ларисы, в квартире раздался телефонный звонок. Лариса, услышав звонок, к аппарату не подошла. Она не хотела, чтобы кто-нибудь знал о ее совместном проживании с Чурсиным. Бабы Маши в это время не было. Чурсин поднял трубку и услышал знакомый голос Марии Николаевны, секретарши ректора. Несколько властный голос относительно молодой женщины на какой-то миг его ошеломил:
– Товарищ Чурсин, Иван Петрович убедительно просит Вас прийти к нему завтра на прием. Прием назначен на десять часов утра. Явка строго обязательная…
Затем в трубке раздались гудки. Чурсин понял, что она бросила трубку, не намереваясь слушать дополнительных вопросов институтского склочника. Лариса, заметив безжизненное выражение лица своего любимого, со слезами на глазах бросилась к нему на шею. Он стал ее успокаивать, все было бесполезно. Она разрыдалась, разрыдалась очень сильно. Вскоре она успокоилась, и они вместе стали рассуждать, что произошло, почему произошло и что делать дальше. Сомнений ни у кого не было. Звонок сварливой врачихи сделал свое дело. Строить какие-либо планы на завтрашний день не было смысла. Они понимали, что не только оздоровление, но и пребывание их обоих в институте определит ректор. И никто иной. Чурсин за Ларису не переживал. Он сделает все возможное, чтобы она и дальше училась. У него же самого, куда было сложнее. Ректорат и партийный комитет, и в первую очередь, его коллеги по кафедре будут прилагать все усилия, чтобы, как можно, скорее избавиться от склочника. На деле это означало следующее. По партийной линии – исключение из рядов КПСС, по административной – изгнание из института по какой-либо статье. Никто из обитателей небольшой комнаты в эту ночь не спал. Они все рассуждали и рассуждали. Делали все это вместе. Перед самым рассветом, дабы окончательно не чокнуться, они сели пить чай.
Ровно в десять утра Чурсин постучал в дверь приемной ректора. Воробьев сидел в кресле, был не в духе. Вошедший заметил это сразу же, как только открыл дверь. На его приветствие он ничего не ответил. Он только очень быстро молотил своими маленькими пальчиками обеих рук по столу. Едва Чурсин закрыл за собою дверь, Воробьев с кислой миной посмотрел на него, и надвинув на свой большой нос маленькие очки, сквозь зубы процедил:
– Одно я, Вам, товарищ Чурсин, скажу очень откровенно… – Почесав рукою ухо, в такой манере продолжил. – Исключение из партии Вам обеспечено… Строгое наказание будет и по служебной линии…
Затем он уткнулся в бумаги, лежащие перед его носом. Чурсин некоторое время еще стоял и раздумывал. Что-либо спрашивать или оправдываться перед ректором, было бессмысленным занятием. Сейчас у него сомнений никакий уже не было. В сентябре его исключат из партии и выгонят из института. Он резко развернулся на все сто восемьдесят градусов и быстро вышел вон.
Домой он пришел только к обеду. Почти два часа бродил по городу. Все обдумывал, что ему делать дальше. Мысли в его голову приходили очень страшные. Чем больше он размышлял о создавшейся ситуации, тем сильнее сжимал зубы. Его ближайшее будущее было очень безнадежным. Оставалась только одна надежда, что ему все-таки в конце концов может удастся уехать в Среднюю Азию. В какую республику, в какой университет его направят, он еще не знал. Кого-либо спрашивать об этом, не хотел. Начальники никогда не любили ненужных вопросов. Переворошив в своей голове десятки вариантов по выходу из создавшегося тупика, он пришел к единому выводу: надо не сдаваться. Как и раньше, он считал себя невиновным. Не было его вины и в отношениях со студенткой, с которой он прожил почти три месяца. Они любили и любят друг друга. Будущий ребенок их многому обязывал. После окончания этой разборки он с ней зарегистрируется. Пусть даже после рождения малыша. В оставшееся время до начала учебного года он решил работать, читать лекции.