Дядя Коля в последний раз проверял крепления задранных к верху режущих частей жаток, садился сам, и мы двигались к намеченному с вечера участку работ.
Стрекотали жатки, послушно ложились позади четырех сенокосилок срезанные ножами двухметровые полосы трав, с каждым пройденным кругом увеличивая площадь скошенной травы.
После обеда мы, тройка подростков, запрягали в конные грабли своих лошадей и начинали сгребать в длинные валки скошенное накануне подсохшее сено.
До сих пор я ощущаю запах подсыхающих на ветерке степных трав, острый запах конского пота, небо в легкой дымке облаков, светлые силуэты неподвижно замерших на телеграфных столбах степных кобчиков или легкий, стремительный бег-полет степного козла.
По вечерам украдкой от взрослых мы, трое мальчишек, устраивали на своих лошадях скачки по мягким степным полосам-дорогам, ухаживали за лошадьми, поили их, чистили, угощали припасенными от ужина корочками.
У меня был небольшой работящий конь каштановой масти, Карчонок, как значилась его кличка в леспромхозовской конюшне. Не в пример рыжему Юркиному мерину по кличке Хрен, а по прозвищу «Фокстрот», мой Карченок никогда не уросил, не вздергивал строптиво свою голову, никогда не пытался увернуться от недоуздка и послушно выполнял все мои приказы. Запряженный в конную сенокосилку вместе с Кешкиным Карькой, от исправно делил с ним на пару тяжелую работу и никогда не пытался сачковать.
У Кешки, как я уже сказал, в подчинении был огромный вороной мерин по кличке Карька. Огромная, высокая лошадь и ее малорослый хозяин представляли собой удивительное и смешное зрелище. Зато взаимопонимание у них было абсолютным. Стоило посмотреть, как низенький Иннокентий подходил к своему великану коню и командовал тонким голосом: «Карька, ногу!»
Вороной послушно поднимал левую ногу на которую Кешка вставал, как на ступеньку. Потом вороной опускал низко свою голову, Кешка перебирался на его шею и лошадь осторожно поднимала голову, закидывая своего хозяина на спину.
А уже поздним вечером после ужина мы собирались возле костра и наступало время Василия Спирякина. Истории прямо так и сыпались из него, как горох из прохудившегося мешка. Казалось, он имел неистощимый запас всяческих невероятных приключений. Когда надоедали рассказы, Спирякин переходил к анекдотам. Иногда среди них попадались такие, от которых наша повариха тетя Клава краснела и отворачивалась в сторону. Дядя Коля, обычно точивший по вечерам треугольные ножи полотнища жатки, смачно крякал. Мы же смущенно фыркали.
Газогенераторный старенький ЗИС-5 Спирякина оказался самым выгодным транспортным средством для нашей работы. Вдоль шоссейной дороги из Копьево в Саралу стояли навесы с горами напиленной в военные годы березовой и лиственничной чурочки – деревянных кубиков примерно 555 сантиметров. Так что в запасах горючего мы недостатка не испытывали.
Стоило только отцепить от фаркопа сенокосилки, как наше тяговое устройство весь день потихоньку «пилившее» на первой скорости, превращалось в быстроходное транспортное средство. Бензина ему требовалось совсем немного, только для заводки двигателя.
Недавно я вновь побывал в тех местах, даже проехал по наполовину заасфальтированной дороге из Копьево в Саралу и с удивлением обнаружил, что навесы, под которыми сохранилась напиленная во время войны женскими бригадами чурочка для «газгенов», стоят вдоль дороги до сих пор. Эти навесы за столько лет прохудились, почернели, под навесами все так же лежали горы тоже почерневшей, никому теперь не нужной чурочки.
Медленно я вскрыл отцовский конверт. В нем лежало шестнадцать пятитысячных и четыре тысячных банкноты. Больше моих двухмесячных заработков при работе в тундре. Восемьдесят четыре тысячи заплатил он пятнадцатилетнему пацану за его первый месяц работы. Не жирно ли?
Я сгреб деньги и поспешил на кухню.
– Ты считаешь, что это справедливая оплата за месяц работы, отец?
Родители переглянулись между собой.
– Считаешь, что тебе мало заплатили! – спокойно спросил Игорь Николаевич.
– Наоборот, отец, считаю, что много! – коротко ответил я.
Он облегченно вздохнул и отвернулся.
– Спрашивай не с меня, а с бригады. У нас именно в бригаде решается доля каждого из общего заработка. Так что спокойно можешь тратить эти деньги, сын, и не терзаться угрызениями совести.
Я отсчитал шестьдесят тысяч и протянул деньги Зое Владимировне.
– Это тебе, мама, можешь потратить деньги на себя, на отца или на продукты. Условие только одно: мне не покупать на них ничего. Договорились?