Забита крышка, прочитана молитва дядей Колей Вахрушевым, натянуты веревки и вытащены доски. В последний раз прозвучала из динамика траурный реквием Моцарта. Медленно, осторожно опускается широкий гроб в серый разверстый зев могилы. Первые рыжие комья мерзлой земли падают на его крышку…
Свистел и как бешеный завывал ветер. С непонятным мне самому остервенением я лопатой сгребал мерзлые комья в ненасытный зев могилы, навсегда скрывающей от меня людей, всего лишь полгода даривших мне свою любовь и нежность. Они уходили в землю, дорогие для меня люди, оставляя меня жить на этой мерзлой и ветреной земле. Уходили, отдав мне все, даже свои жизни, оставив меня наедине с тоской и воспоминаниями.
После поминок Ведунов вежливо, но решительно выдворил всех из нашей квартиры и прошел ко мне в комнату, куда я ушел сразу же после похорон. Я уже вышел из того странного состояния полного отупения, в котором пробыл, оказывается, больше двух суток, начал все слышать и понимать, но видеть людей мне по-прежнему не хотелось. Как раненый дикий зверь заползает в укромное место, чтобы зализать свои раны и умерить боль, моя душа тоже жаждала одиночества.
Я лежал на тахте, а Ведунов молча сидел рядом. Он молчал, не мешал мне горевать, а потом пошел на кухню и загремел чайником. Прошло несколько минут и он вновь вошел в комнату.
– Хватит, Андрей, – сказал он решительно и, видя, что я не реагирую, вдруг загремел голосом командира разведчиков нашей роты. – Встать!
Сработала старая привычка и я вдруг обнаружил себя стоящим перед ним навытяжку.
– Возьми себя в руки, не позволяй эмоциям руководить тобой, не повторяй прежних наших ошибок!
– Они погибли, потому что очень спешили вернуться в Дудинку, Юрий, – сказал я. – Они спешили ко мне, понимаешь?
– Значит, ты об этом все время думаешь? – спокойно спросил он.
Я кивнул.
– Ну и дурак! – по-прежнему спокойно прокомментировал он.
– Ты не понимаешь, Юрка. Не понимаешь, потому что не тебе, а мне эти люди дарили свою нежность и любовь. У нас с тобой такого не было. Может быть только в раннем детстве. Отец мне во всем помогал. Не кричал, не возмущался, а помогал, хотя не всегда понимал, что я делаю. Полгода, начиная с больницы, рядом со мной жили два человека, поддержку которых я постоянно чувствовал. Почему жизнь устроена так, что первыми уходят самые хорошие люди, а жить остается всякая мразь?
– Мразь тоже уходит. Только ее исчезновение редко кто замечает. Зато хороших людей всегда больше. Пошли на кухню, а то чайник уже, кажется, кипит.
Мы перебрались в уже убранную кухню. Ведунов заварил чай и разлил по кружкам. Горячий напиток обжег горло, и я от неожиданности закашлялся.
– И погода, как на грех. Испортила похороны, – пожаловался я, – Не дала похоронить по-человечески.
Ведунов внимательно посмотрел на меня.
– Недавно мне сказал один мой хороший друг. Он татарин. Так вот, он сказал, что аллах на все смотрит сверху и все видит. И он дает знак, чем лучше уходящие к нему люди, тем сильнее посланный им на Землю ветер.
Странным образом, но меня эти слова почему-то утешили и стало немного легче. Мы долго сидели с Ведуновым на кухне. Разговаривали, но больше молчали. Ведунов не мешал мне вспоминать и рядом с ним я чувствовал себя лучше.
Лица родителей по-прежнему то и дело вставали передо мной. Где вы сейчас? – спрашивал я сам себя, – Может быть, уже витаете где-либо, отыскивая свое небо или свой уровень, а может быть, уже соединились с мировым разумом, маленькими сгустками мыслящей материи влились в его единое информационное поле?
И вдруг я увидел какое-то призрачное мерцание в левом от меня углу кухни сразу за двойником. Они стояли, держась за руки, как дети, и смотрели на меня печальными и любящими глазами. Ноги Зои Владимировны и Игоря Николаевича не касались пола, сквозь прозрачные тела я по-прежнему видел всю обстановку кухни. Тихие бесплотные голоса шелестом ночного ветерка вошли в мое сознание. «Мы здесь, сынок, мы еще на кухне и никуда не ушли. Ты притягиваешь нас к себе своей болью и любовью. Мы будем рядом с тобой, пока тебе так тяжело и горько, сыночек!..»
– Мама! – мысленно произнес я. – И ты, папа. Я рад видеть вас рядом. Я люблю вас.
Двойник перестал говорить, повернул голову и проследил за направлением моего взгляда. Брови его нахмурились, лоб пошел морщинами, выдавая напряженную работу мысли. Он же по-прежнему продолжал видеть ауру – сообразил я, – Значит, тоже видит прозрачные силуэты моих родителей.