Оказавшись в объятиях друг друга, мы буквально взорвались, после чего я рассыпалась на сотни кусочков. Прижавшись к Генри, я оплакивала Адольфа. Я хотела, чтобы он сказал мне, что никогда никого не любил так, как меня, но он дал мне понять, что очень привязан к своей жене. Опасаясь, что кто-нибудь может застать нас вместе, он нервно попросил меня уйти. Я не привыкла, чтобы мужчины выгоняли меня, и спросила, когда мы увидимся снова. Словно оказывая мне услугу, он предложил встретиться на следующей неделе на заброшенной ферме и напомнил, что нам необходимо быть очень осторожными.
Эркюль старался быть идеальным любовником. Он выкроил время, чтобы провести в Лувисьене большую часть весны и быть в сложный период моей жизни рядом со мной. Но мне это было не нужно. Когда он пытался заговорить со мной, я огрызалась. Если он и подозревал, что у меня появился роман на стороне, то ему хватило ума ничего не говорить. Привычный к перепадам моего настроения, он вернулся в Париж.
Я нашла утешение в запретной любви. Я горевала по Адольфу, но ожидание каждого нового свидания с Генри наполняло меня трепетом. Я не могла прожить без него ни дня, но он мог выбираться на старую ферму всего два раза в неделю. Чем больше мы были вместе, тем сильнее он был нужен мне. Мои чувства не угасали. Но через мгновение после страстного соития Генри снова надевал на себя маску сдержанности. Он был груб со мной, но это не помешало мне превратить его в своем воображении в идеал.
Я дико ревновала его к жене. Лувисьен был маленьким городком, и на каждой вечеринке я сталкивалась с Генри и его супругой. Я представляла их в постели, и это было мне ножом по сердцу. В сентябре я позвала Эркюля, чтобы он сопровождал меня на праздник урожая. Я знала, что Генри с женой придут туда, и хотела, чтобы он понял, как больно видеть своего любовника с другим. Может, он наконец поймет, что я значу для него. Но, когда мы с Эркюлем приехали на бал, Генри лишь скользнул по мне взглядом и за весь вечер ни разу даже не посмотрел в мою сторону. Я решила, что мой план сработал.
Через несколько дней я пришла на ферму и ждала Генри в наше обычное время. Он так и не появился. Я написала ему письмо, требуя объяснений, но ответа не получила. Судя по всему, моя выдумка привела к прямо противоположным результатам.
Мужчины еще никогда не отвергали меня, и я пришла в неописуемую ярость. Как он посмел! Бедный Морин! Мстя за оскорбленное тщеславие, я по поводу и без повода набрасывалась на него с руганью.
Верный и надежный Эркюль был рядом, помогая мне взять себя в руки. Он не мог утешить меня, осушить мои слезы по погибшему Адольфу, зато благодаря его доброте я забыла эгоиста Генри.
Эти утраты отрезвили меня, и я стала больше ценить то, что имею. Иллюзии любви сладки, но обманчивы. С человеком настроения приятно провести день, но для длительного союза необходимо знать, что можно ожидать от партнера в любой момент.
Мы с Эркюлем хорошо изучили друг друга. Порой мы подолгу были вместе, не говоря ни слова, изучили вкусы и предпочтения другого – и понимали, чем нужно пожертвовать. Впервые в жизни я с радостью шла на жертвы, зная, какое счастье иметь рядом надежного порядочного человека. Мы часто бывали на свежем воздухе: катались в карете, гуляли, держась за руки, работали в саду, ловили рыбу в Сене. На природе я приобрела здоровый цвет лица и аппетит. Мы вместе готовили сытные блюда и съедали их с огромным удовольствием. Я беспечно набирала вес.
Но мы не ограничивались этими простыми удовольствиями. Эркюль был мэром Парижа, и к нам приезжали многие высокопоставленные чиновники. С ними возвращалась атмосфера веселья, к которой я так привыкла за время царствования с Луи. Приглашения, гости, письма поступали двадцать четыре часа в сутки. Я часто ездила в Париж, ходила в Оперу и посещала пышные балы. Я наслушалась разговоров о бизнесе и политике и решила сблизиться с литературными деятелями. Невозможный Пьер Бомарше купался в лучах славы. Его, комические пьесы «Севильский цирюльник» и «Женитьба Фигаро» вдохновили Россини и Моцарта на создание опер. С его помощью и с его благословения я начала писать мемуары, почти полностью посвященные моей общественной жизни.
Пока я пыталась забыть о компрометирующих подробностях своей личной жизни, строгий офицер кавалерии по имени Шодерло Лакло вывел их на авансцену.
В начале 1783 года Пьер принес мне его роман «Опасные связи», в котором французская аристократия представала сонмом бессовестных распутников, рабов похоти, которым вероломство, нравственная жестокость и зло во имя зла доставляли чувственное наслаждение. Его главным героем был злобный, циничный, аморальный, расчетливый повеса, прототипом которого вполне мог послужить граф Жан. Его сводная сестра и соучастница, нарушительница запретов, почти не отличалась от меня.
Довольно правдивый портрет аристократии всех задел за живое. Облик знати глазами Лакло не оскорбил придворных – они визжали от восхищения. Однако интеллектуалы и представители прессы, в списке жалоб которых против правящего класса первой стояла моральная развращенность, разошлись не на шутку. Неграмотный люд получил сильно преувеличенную версию «Опасных связей», и она передавалась из уст в уста.
Я очень изменилась со времен графа Жана и Луи. Мы с Эркюлем не были соучастниками, не пытались заманить друг друга в ловушку, не боролись за власть. Нами правил рассудок, а не страсть и алчность, и наши отношения строились на взаимном уважении и нежности. Наша сексуальная жизнь была регулярной и приятной, отношения – теплыми, но не горячими. Не было взлетов и падений, которыми была так богата моя жизнь до этого момента. Мне не нужно было доказывать себе что-то, соблазняя других мужчин.
В дневниках я называла себя счастливой, но мое спокойствие было нарушено неожиданным событием. Последнее произведение Руссо, опубликованное уже после его смерти и изданное в монастыре Святого Августина, называлось «Исповедь». В нем автор признавался, что его личная жизнь представляла собой смесь легкомыслия и неразборчивости в связях. Это произведение, несомненно, предназначалось образованным женщинам. Во времена молодости Руссо многие светские дамы были готовы прийти ему на помощь. Он оставил жену и пятерых детей и перебрался в крошечный особнячок в Монморанси, чтобы можно было спокойно ухаживать за аристократкой – мадам де Ходетуа. Их болезненный роман лег в основу «Новой Элоизы».
Он признавался, что Тереза Вассер была невежественной и самодовольной, что она отталкивала его своей подлостью и скаредностью. Но, писал Руссо, его втайне тянуло к агрессивным, властным женщинам: «Встать перед ней на колени, выполнять ее прихоти, умолять ее о пощаде – вот что доставляло мне самое острое наслаждение». Без сомнения, эта женщина была недостойна гения, которым владела, и лишь его стремление к подчинению и низкая самооценка позволили ей полностью подчинить его себе.
Откровения Руссо были предельно искренни. Он продолжал утверждать, что люди обладают свободой воли, усердно занимался саморазвитием, но всю свою жизнь был рабом – сначала рабом женщины, стоявшей выше его по социальной лестнице, а затем – вероломной прачки, неспособной даже читать его труды. Великое противоречие романтизма заключается в том, что чем большей свободы от внешних правил человек достигает, тем сильнее искушение следовать зову собственного воображения. В своих фантазиях Руссо ничем не отличался от распутников из произведений де Сада. Неужели все мы такие?
Неужели человечество подобно колонии насекомых, управляемой лишь бессмысленными эротическими желаниями? Неужели логика и разум – лишь прикрытие для потребности причинять и испытывать боль? Правосудие, равенство, братство, честь – существуют ли они вообще в наших инстинктах? Неужели мы живем в мире садизма?