Вот когда меня прихватило по-настоящему! Вот когда барачная сумрачная и дымная синь стала черною. Когда осознал я, наконец, что УМЕР! Не сознание, не какая-то там дурацкая порция информации, называемая нашими интеллектуалами личностью, а ДУША! вот что вошло в компьютер. Моя душа. Отделенная от тела.
Значит, когда меня огрело током, я умер, и душа, отделившись от тела, перешла во временное хранилище. Это мне еще повезло, что я сыграл не в тот ящик... выходит, там, в Большом мире лежит на полу хладный труп?! А мои злоключения здесь - всего лишь... загробные странствия души! Странствия эти бывают разными. У меня вот такие... Теперь мне стало понятно в полное мере Евангельское выражение, сказанное Христом: "В доме Отца моего обителей много".
Слезы полились из моих глаз. На меня сошло Откровение. Конечно, разве может страдать порция информации? Страдать может только душа! А я страдаю, это очевидно.
- За что, Господи! караешь ты меня такой обителью?! - вскричал я во весь голос.
- Эй, вы! - заорал кто-то, - хватит причитать! Уснуть не даете, доннерветтер!
Разбуженные моим воплем обитатели барака зашевелились, как потревоженные собачьими клыками блохи. Людвиг вступился за меня, сказав: "Может же человеку приснится кошмар". А я лежал, охваченный ужасом, и не помышлял о сне. Какой тут сон, когда ты умер!
Мало-помалу я все же успокоился, вытер слезы и сопли и лег недвижно, таращась в темноту аидова царства. Но мысль моя по инерции катилась все в одном направлении, как дрезина по рельсам. У меня даже обнаружилось любопытство: а может, среди моих товарищей тоже обретается заблудшая душа? Впрочем, откуда здесь взяться чужой душе, в моем компьютере... Они, виртуалы, по своему даже счастливы.
- Людвиг! - позвал я друга шепотом. - Скажи мне... У тебя есть душа?
- Спрашиваешь, - отозвался мой товарищ полусонно. - Я же не турок какой-нибудь. Христианин. Лютеранской веры я, опять что ли забыл?.. Спи, камрад... Эх, маму видел во сне...
Он тихо захрапел, и я опять остался в своем одиночестве, сплетать бесконечную нить мысли. Утром - утро вечера мудренее! - ко мне пришла надежда. Нет, сказал я себе, не мог я умереть окончательно. Если душа ушла недалеко, значит, она может вернуться обратно. Лишь бы не оборвалась какая-то там серебряная нить, связывающая душу с телом. И мне кажется, я чувствую эту связь. В конце концов, йоги и шаманы по собственному желанию отделяют душу от тела и могут совершать неглубокие вылазки в загробный мир. А потом благополучно возвращаются. Стало быть, и я могу вернуться! Но если шаман возвращается своей волей, то меня может вернуть только Игра. Вернее, ее окончание. Ну и, разумеется, моя вера. Главное, ребята, верить. Я теперь верю.
6
Однажды, в один препакостный голодный вечерок, когда шедший целую неделю подряд моросящий дождь готов был свести нас с ума, меня неожиданно вызвали к коменданту лагеря. Я вспомнил американского агента, допрашивавшего меня. Конечно, ведь меня поместили в лагерь временно. Он так и сказал. А я-то, по своей русской привычке, думал, что обо мне забыли. Ан нет! Спецслужбы ничего никогда не забывают. Несомненно, они почувствовали, что я скрываю какую-то очень важную тайну. Что я сам являюсь тайной. И поэтому, ради ее раскрытия они выпотрошат меня как курицу.
Начальник лагеря полковник Лоренс Нобл встретил меня, сидя в кресле за своим столом и занимаясь какими-то бумагами. Я доложил по форме о своем прибытии и застыл в ожидании. Полковник еще до войны ушел в отставку, но долг позвал его вернуться в ряды Королевских вооруженных сил. Это был грузный, под прессом прожитых лет слегка обрюзгший человек, чем-то напоминавший мне французского артиста Жана Габена. Может быть, неторопливостью своей или твердостью характера.
Лоренс Нобл предложил мне сесть, что меня удивило. Потом он предложил мне закурить, что удивило меня еще больше. Я с жадностью затянулся хорошей сигаретой. Последнее время мы курили исключительно чинарики, милостиво брошенные охраной.
- Вот что, Мартин, - сказал полковник, подняв тяжелые веки и уставясь на меня мутноватым взором, - Тут к тебе пришли на свидание.
В лагере все меня знали как Мартина фон и так далее. Подлинное мое имя, как я понимаю, было известно только американским спецслужбам. Ну и, конечно, Джейн. Ее образ как-то стерся в моей памяти, потускнел, как старинный дагерротип. Я не ждал ни от кого тепла, я был готов к сражению за свою жизнь. Я не хотел сгинуть в каком-то дурацком компьютере, пусть даже и в своем.
- Вообще-то, я никого не жду, - ответил я, стараясь растянуть удовольствие, получаемое от сигареты как можно дольше. - Я уже все сказал и повторяться не намерен. Так и передайте ИМ.
- Зайди в ту комнату, - сказал начальник лагеря приказным тоном и указал на дверь, ведущую в смежное помещение.
Я подчинился. В небольшой комнате сидел человек в черном клеенчатом дождевике с капюшоном, надвинутом на лоб. Я сразу узнал его, то есть ее руки. Это была женщина. Она сбросила с головы капюшон, знакомым движением поправила свои роскошные рыжие волосы. Эта была Джейн.
- Здравствуй, - сказала она, вставая, в смущении стискивая пальцы рук.- Вот, пришла навестить тебя... Садись... Хочешь кофе?
Сначала я поздоровался довольно холодно, но потом какая-то теплая волна нежности поднялась на поверхность моего сознания. Спрессованные льды обиды раскололись, рассыпались, растаяли. Знакомые фразы! Конечно, я хотел кофе, еще бы! Но еще больше мне хотелось видеть Джейн Маккели! Нет, просто Джейн.
Она подняла с пола дорожную сумку, раскрыла ее и стала выкладывать на стол пакеты и пакетики, несомненно с едой. Я знал, что продукты она, как и все, получает по карточкам. Я знал, что ей надо кормить себя и детей. Право же, летчик-преступник, какой бы он национальности ни был, не достоин таких жертв.
Джейн отвинтила крышку небольшого металлического термоса и налила мне в специально привезенную чашку дымящийся черный напиток.
- Пей, он еще не успел остыть...
Она села рядом. Капли дождя блестели у нее на ресницах, щеках, плащ вообще весь был мокрый. Она дрожала: и от волнения, но больше от холода. Губы у нее посинели. Но она улыбалась, подкладывая мне маленькие сухие печенья и сэндвичи с домашней ветчиной. Пища богов!
- Один я есть и пить не стану, - сказал я. - Давай вместе...
Это был первый совместный наш ужин. Джейн сказала, что Алиса передает мне привет. Сынишка, которого я не видел, живет у ее родителей в Дублине. Туда, в Ирландию, слава Богу, ни снаряды, ни ракеты фау не долетают. Рассказала она и о том, как ее хотели мобилизовать на авиационный завод, куда призвали очень многих женщин, но потом разумно решили, что она будет полезнее на своем месте.
Однако скоро все темы, хоть как-то связывавшие нас, иссякли и наступило тягостное молчание. Мы еще недостаточно были знакомы, чтобы вместе молчать. И тогда я стал рассказывать разные смешные случаи из нашей лагерной жизни, из той поры, когда мы жили на аэродроме. В теперешней лагерной жизни смешных случаев я что-то не припомнил.
Так мы просидели до позднего вечера. Мне нужно было идти на вечернюю поверку. Она оставалась ночевать здесь. В гостиницах и мотелях мест не было, их реквизировали под госпитали, и там лежали раненые. И только теперь она показала мне бумагу. Это было ее заявление к лагерному начальству, в котором она просила выделить ей двух-трех человек для работ на ферме, в связи с тем, что сама она не справляется с хозяйством, а на зиму еще не заготовлен корм для скота, не посеяны озимые. В стране не хватает продовольствия, не хватает рабочих рук, в то время как сотни и сотни крепких мужчин бездельничают за колючей проволокой. Это ходатайство было одобрено, да, собственно, подсказано местным муниципальным советом.
- Я тебя не принуждаю, можешь отказаться... - сказала она, опустив глаза.
- Разве я ненормальный, чтобы отказываться от жизни на ферме! Конечно, я согласен. Разреши мне взять с собой моего товарища. Хороший парень - Людвиг Бауэр. Третьего возьмешь по своему усмотрению.