Стоя аплодировали обреченные: Тухачевский, Гамарник, Путна, Фельдман, Егоров, Якир, Блюхер, Каменев, Рудзутак, Чубарь, Косиор, Ежов, Рыков, Бухарин, Орджоникидзе, Пятаков, Косарев, Постышев, Агранов. Им дружно вторили остальные.
Московский конферансье, в прошлом врач-терапевт, Михаил Гаркави представил собравшимся молодую балерину, солистку Большого театра Ольгу Лепешинскую. Заметила, как у Сталина заблестели и забегали глазки. Потом пела коротконогая Валерия Барсова. Несмотря на сорок два года, она прекрасно выглядела. И. В., не отрываясь, в паузах смотрел на ее декольте. В этот момент наши взгляды скрестились.
— Уступаю сцену, — прокричал Гаркави, — удивительной Кармен — Вере Давыдовой!
Ворошилов и Тухачевский преподнесли мне букеты чудесных цветов. В полночь гости разъехались. Ворошилов предложил мне свою машину, но его успел опередить Тухачевский.
— Совсем нехорошо получается, — смеясь заметил Сталин, — наши храбрые вояки одну даму поделить не могут. Если состоится дуэль, уверен, что никто из присутствующих не захочет пойти в секунданты!
Впервые И. В. был безразличен к моему уходу. Была уверена, что в эту ночь его посетит стареющая Барсова или юная Лелечка Лепешинская. Боялась и радовалась неожиданному освобождению.
— Клим, ты едешь домой? — зевая, спросила своего супруга ширококостная Екатерина Ворошилова.
— Ну ладно, поехали, — пробурчал он сердито.
Я пошла с Тухачевским. Сталин на меня не взглянул. С бешеной скоростью мы мчались по тихим, сонно-пустынным улицам. Город спал после трудового дня. По проселочной дороге въехали в лес. Из багажника Михаил Николаевич достал верблюжьи одеяла. Теплый воздух скользил по нашим лицам. Одинокие птицы ревностно охраняли покой, глядя на нас с высоты древесных вершин, они нам завидовали.
— Верочка, ты всегда будешь моей женщиной? — с грустью в голосе спросил М. Н. Ответом был долгий поцелуй. — Давайте на несколько дней отправимся в старинный русский городок Перяславль-Залесский! Там у меня имеется друг, с ним поедем на рыбалку, он не станет докучать лишними вопросами.
— Что я скажу в театре?
— Достанем справку, что вы лечили горло в стационарном отделении военного госпиталя. Там есть свои люди.
Барсову невозможно узнать, она превратилась в мегеру. Любая ее прихоть тут же исполнялась. Получила роскошную квартиру. Фаворитка Сталина пригласила меня на новоселье. Ей лишний раз хотелось взглянуть на отставную любовницу вождя. Я нарочно приехала с Норцовым. Мы танцевали, пели, веселились. Вдруг позвонили из Кремля. Раскрасневшаяся и возбужденная Барсова кинулась к телефону. Сказали, что в ближайшую субботу я должна принять участие в кремлевском правительственном концерте. От злости Барсова искусала до крови сливовые, бантиком свернутые губы.
— Душечка, — прошипела она сквозь вставные золотые зубы, — мне кое-что известно о ваших похождениях! Не советую вламываться в наглухо заколоченную дверь, все равно у вас ничего не выйдет. Только по секрету, сугубо между нами, он на коленях умолял стать его женой…
Я засмеялась, истерика душила до такой степени, что остановиться было невозможно. Меня понесло. В унисон стали смеяться гости Барсовой, хотя никто из них не слышал нашего «дружеского» разговора.
Дирекция театра разрешила взять отпуск на четыре дня с условием, что я представлю в отдел справку о необходимости больничного режима.
Утром в целях конспирации пошла на рынок. У цирка меня поджидал Тухачевский. Целый день мы провели в Загорске.
— Раньше этот город назывался Сергиев, — сказал М. Н., — основали его в 1337 году. Почему-то в этом городе я всегда испытываю необыкновенное волнение.
Ночью в Загорске шел проливной дождь. Большие распластанные лужи напоминали лазоревое море. Солнце ярко освещало причудливую, серо-розовую церковь, стоящую недалеко от рынка.
Башни и храмы в Лавре разностильные, потому они придают ей такое очарование. Больше всего Лавра похожа на крепость с западной стороны, где на склоне сохранились каменные укрепления, в тех местах она неприступна.
— А какие оригинальные названия имеют башни Лавры! — с умиленностью ребенка воскликнул Тухачевский. — Пятницкая, Пивная, Уточья, Луковая…
Загорская пестрота и великолепие напоминали нам одну из прекраснейших русских баллад. Толпами, как на праздник, шли на богомолье женщины, мужчины, старухи, дети. Женщины в белых выглаженных платочках. Мужчины в чесучевых пиджаках, в смазанных сапогах, подстриженные в скобку, до синевы выбритые. От многих за версту несло подсолнечным маслом и дешевым одеколоном. Торжественно, словно крестный ход, сомкнутыми рядами двигались нищие: бездомные и безрукие, одноногие и безногие на самодельных колясочках. На костылях и протезах, с отвратительными язвами и опухолями, больные и зловонные… Запомнился старик с пепельно-серой гривой давно не мытых, слипшихся волос, вместо бороды у него веником висела раздвоенная баранья шкурка. Михаил Николаевич подошел к нищему.