С наступлением зимы в нашу жизнь вернулись долгие бальные вечера, а вместе с ними и переживания, болезненно раздражающие и глубоко бередящие моё сознание. Их благополучно уравновешивало и постепенно вытесняло некое чувство стабильности и уверенности, но не столько в любви и в безупречной добродетели моей супруги, сколько в её исключительном честолюбии или даже эгоизме, способном отвратить любую из возможных напастей оказаться под чьим-либо опасным влиянием. Нет, не скромные горлицы и нежные голубки составили бы компанию моей жене, но куда очевиднее, что она всецело принадлежала к когорте роскошных цесарок. Христина, по сути, переживала только об одном: как можно основательнее поразить воображение соотечественников своими бесподобными нарядами и покрепче привязать к себе шлейфом многоликую свиту поклонников и ухажёров. А посему заезжие иностранцы не вызывали у меня ни страха, ни опасений, коль скоро вид их всё более напоминал мне потёртых жизнью, помятых и пощипанных птиц, а поэтические признания нежных и пылких юношей смахивали на любовные двустишия, что печатались в изобилии на фантиках от шоколадных конфет. В конце-то концов, без ложной скромности, разве мог я усомниться в своих незаурядных супружеских талантах: в умении находить компромиссы, притворяться, терпеть, проявлять снисходительность и, в заключение, быть готовым оплачивать любые денежные счета.
По правде говоря, я так и не научился равнодушно наблюдать за тем, как в стороне от всех, словно украдкой, прикрывшись веером, она вдохновенно шепчется о чём-то с очередным из своих кавалеров или как играючи поглаживает обнажённые плечи моей супруги золотая бахрома офицерских эполет. Но более всего меня изводило её страшное легкомыслие, та непосредственность, с которой она желала мне "спокойной ночи" по возвращении домой. Однако мой жизненный опыт научил меня смотреть на вещи с разных сторон, поэтому я прекрасно понимал, что будь со мною она хоть чуточку нежнее, то вряд ли и я любил бы Христину всё так же страстно: её физическая склонность к флирту, а моя – к ревности и беспокойству позволяли моему чувству сохраняться всё время на взводе. Моя исконная точка зрения о рецепте безмятежного счастья уже давно потерпела крах, а вместе с тем я пришел к осознанию того, как много значат душевные терзания для упоительной страсти. И несправедливо мне жаловаться на её женские выходки – она интуитивно всё делала так, как и должно, дабы никогда не иссяк вкус её ласки и поцелуев. А привязал бы я Христину к себе как законную супругу, у меня бы не было ни шанса заполучить в её лице изумительную любовницу.
Обо всём этом я мысленно рассуждал в один из тихих предпасхальных вечеров, закурив трубку на балконе собственного дома после богатого ужина, и искренне недоумевал о тех, кто постоянно жалуется на свою судьбу и на весь мир, что скроен он для них так неуклюже, словно нелепые болезненные шипы на прелестных розах. Зачем же мне роптать и гневить Бога чёрной неблагодарностью: самое время вознести ему хвалу, ибо я молод, мне нет и тридцати, но могу похвастать тридцатью тысячами ежегодного дохода, тридцатью здоровыми зубами, крепким желудком, женой, что с лёгкостью воплотит любую мечту сибарита, а еще кухаркой, что запросто удивила бы самого Шарля Талейрана. Я чувствовал, как бьет ключом и пульсирует моя жизнь с добрым застольем и вкусными блюдами, окутанная кружевами и пелеринами, украшенная нежным сиянием восторженных женских глаз и волшебным мерцанием ярко горящих лампад.