Привязав веревку к решетке, она вскочила и три раза ударила кулаком в потолок. Через мгновение веревка туго натянулась. Когда она стучала, то заметила, что я наблюдаю за всеми ее действиями и сказала:
— Хочешь писаться?
— Что делать? — переспросила я.
— Ну, переписываться с кем-нибудь? Над нами камеры малолеток: какие-никакие, а мужчины.
Что за бред, подумала я. О чем с ними переписываться? Я размышляла, что, может, невежливо будет отказаться.
— А о чем с ними говорить?
— О любви.
— Бред, — вырвалось у меня.
Но девушка не обиделась:
— Все так говорят поначалу, а потом жить без них не могут. Я Валя, — сказала она, — мы с тобой землячки.
Вале на вид было лет тридцать, полная и жизнерадостная женщина. Из тех веселых пышек, которые вечно улыбаются. Во рту у нее не было половины зубов, но это ее ничуть не смущало, и она все время улыбалась. Поначалу я смущалась, глядя на эту беззубую улыбку, но она была искренней и доброй, и вскоре я привыкла и перестала обращать внимание на такие пустяки.
Тут в потолок трижды постучали, и Валя бросилась к веревке. Она стала тянуть ее и наконец, извлекла груз — несколько листков бумаги, сложенных в несколько раз и накрепко привязанных к веревке. Каждая бумажка была подписана: «Кате», «Тане», «Вике», и Валя раздала письма адресатам. Девушки, по всей видимости, с нетерпением ожидали писем и бросились их читать. Валя тоже прочитала свое письмо, то и дело хихикая и восхищаясь чем-то. Мне стало жутко интересно: о чем эти взрослые женщины могут переписываться с мальчиками, которым еще и восемнадцати не исполнилось?
— О чем же вы там пишете?
— Если интересно, то у меня есть один мальчик хороший. Давай он тебе первый напишет, — предложила Валя, — ты и не заметишь, как за перепиской ночь пробежит. Ты думаешь, зачем мы с ними общаемся? Ночь пишем, день спим. Время летит незаметно. А так тут можно сойти с ума.
— Хорошо, — согласилась я, — пусть пишет.
Надо вливаться в коллектив. Если люди здесь так живут, то делать нечего, надо приспосабливаться. К тому же, мне было всего восемнадцать, и лежать на наре, ничего не делая, я просто не могла. Валя убежала писать ответ, и через некоторое время остальные девушки отдали Вале свои записки. Та быстро привязала к веревке письма, которые назывались «ксивами», и постучала три раза в потолок. Веревка называлась «конем», а удар три раза означал «забирай коня». Все происходило быстро, слаженно и тихо.
Пока мы ждали ответа от мальчишек, Валя рассказывала мне о премудростях ее дела.
— У тебя тонкая рука, это хорошо, — сказала она, — легко в решку пролезет.
— Куда? — не поняла я.
— Решка — окно, от решетки, наверное.
— А-а-а, понятно.
— Сможешь меня заменить, когда я уйду. Будешь коногоном?
Я что-то промямлила в ответ, потому что была уверена, что это дело не одобряется охранниками, и я не знала, какие положены санкции, если меня поймают?
— Ладно, научишься, — махнула Валя рукой.
В каждой камере существовал человек, ответственный за поддержание вот такой «веревочной» связи. Ведь важна была не только детская переписка, не несущая в себе никакой нагрузки, но таким образом вся тюрьма общалась между собой. Подельники могли обсудить линию защиты, согласовать показания на допросах, чтобы не попадать впросак, приструнить кого надо, узнать как дела и не нужно ли чего. В тюрьме много своих законов, и хоть каждая камера была изолирована, но информация доходила до каждой без проблем, благодаря тюремной «социальной сети».
Как только наступал вечер, каждая камера должна была «построиться» — так назывался этот процесс. Веревка, протянутая из одной камеры в другую, называлась «дорога». Если посмотреть на тюрьму ночью снаружи, то можно было бы увидеть что-то типа всемирной паутины: из каждой камеры свисала веревка, которая соединяла ее с соседней: вверх, вниз или вбок. Некоторые камеры находились на весьма важных пресечениях дорог, образующих перекрёстки, через которые шла вся тюремная почта. И если некоторым камерам было лень строиться каждую ночь, то для жителей камер, находящихся на перекрестках, выбора не было, ночное построение было их обязанностью. Вот таким образом могли общаться между собой подельники. Человек, ответственный за построение и почту, назывался «коногон». Валя продолжала мое обучение, она была не прочь поболтать и рассказывала обо всех премудростях: