— Вот ведь повезло, — вздохнула я.
— Ничего, мы такой Новый год закатим!
— Какой?
— О, да ты знаешь, как в Новый год вся тюрьма на ушах стоит! Сделаем запасы, наготовим вкусного. Обычно передачи хорошие к Новому году загоняют. И начальство или правительство зэков радует конфетами и хлебом…. — Тоня мечтательно закатила глаза.
А я чуть не расплакалась: встречать Новый год здесь, с тюремным пиром было как-то тошно и грустно. В камере у Жени хоть весело было и шумно, а здесь нас осталось всего четверо. Вот ведь несправедливость: у Жени в камере спят по двое на одной наре, а здесь — две пустых. Инга с суда так и не вернулась. Как-то она шла мимо нашей камеры из осужденки, заглянула и сказала, что ей три года дали. Бедная Инга и ее дочка.
Хотя, если дело пойдет как в предыдущий раз, то может я и не буду здесь встречать Новый год, а отправлюсь прямиком в колонию. Да, перед праздниками у большинства людей настроение приподнятое, все ожидают чего-то приятного.
А нам чему здесь радоваться? Как праздновать? Ужас какой-то. До Нового года оставалось меньше месяца, и мне надо было учить речь. Это оставалось единственным, что я могла сделать для смягчения приговора.
Глава 12
Настал долгожданный день суда. Это был решающий день — день вынесения окончательного приговора. Этому дню предстояло решить мою дальнейшую судьбу, определить, что ждет нас впереди: долгожданная свобода или медленное угасание в тюрьме. Я вслушивалась в свой внутренний голос, пыталась пробудить интуицию, которая не подводила меня никогда в нужную минуту, но ощущала только страх. Внутри все дрожало, сердце прыгало, и унять его я не могла. Может этот страх и был предвестником беды? Я не была столь самонадеянна, как брат, не верила уже ни в какие хорошие знаки. Может, единственным хорошим событием в этой истории было то, что мы остались живы и нечего теперь роптать: должны радоваться и этому. В конце концов, брата ведь и правда могли отпустить, он никому не причинил вреда и возможно хотя бы ему посчастливится. Я хотела быть реалисткой. Не надеяться понапрасну, чтобы не горевать потом сильно. Кто-то где-то, наверно, уже решил нашу судьбу, а мы просто должны дождаться своего часа.
В этот раз заседание было назначено на двенадцать часов дня, и сидеть в боксике предстояло не так долго.
На все предыдущие заседания я ездила, собрав все свои вещи. Это было очень неудобно и создавало лишний дискомфорт. Огромная сумка со всеми пожитками — одеялами, постельным бельем, одеждой и обувью. Продукты я, конечно, не забирала, но остальное приходилось возить. А в прошлый раз я оставила вещи в камере, поленившись везти их с собой. Меня продержали в боксике лишних пару часов и, вернувшись, я обнаружила, что их уже забрали себе оставшиеся девчонки. Пришлось устраивать скандал и с боем забирать вещи назад. Чувство было очень неприятное, словно тебя похоронили.
— А чё такого, мы думали, ты домой пошла, — сказали они.
Конечно, если бы я пошла домой, то мне было бы наплевать на вещи, все самое ценное я возила с собой, но вернуться и увидеть, как на твоей постели спит посторонний, было крайне неприятно. Осадок в душе остался, поэтому я назло всем перед судом собрала сумку, не поленившись запихнуть в нее одеяло и постель, и вот с этой огромной сумкой поплелась в боксик. Сумка оказалась очень тяжелой, и я уже проклинала себя за жадность. К тому же всегда был риск того, что мне устроят шмон и отберут памятные вещи — марочки, письма, открытки. Я всегда была очень осторожна и тщательно прятала все эти сокровища.
Чаще всего, когда я ходила к адвокату или следователю, то засовывала письма и другие запрещенные предметы в ботинок. Таким образом, я проносила все что хотела, даже таблетки. Но однажды я, как обычно, возвращалась с ботинком, полным писем от родных, и пред камерой конвойный сказал:
— Разувайся.
Вот это был номер. На меня явно кто-то доложил. Письма забрали, и я понурая вернулась в камеру. Как я ни кричала и ни ругалась, узнать, кто это сделал, так и не смогла. Это мог быть кто угодно. Не было обидно, ведь это тюрьма и контингент здесь всякий встречался.
На суд я не могла пойти с письмами за пазухой, поэтому просто засунула их поглубже в сумку в надежде, что когда я вернусь, обыска удастся избежать. Меня действительно уже никто не трогал, настолько я примелькалась.
Пред заседанием сумку забрали конвойные и поставили у себя в комнате. Она там стояла без присмотра, но не думаю, что кто-то позарился бы на тюремные вещи.