Конечно опытный моряк, увидев это, тотчас повернул бы назад, высокой кормой к ветру. Но я был 25-летним капитаном без всякого опыта. Однако оказавшись на посту морского офицера, как сын морского офицера, беспрекословно исполнявшего опасные приказы, я считал, что мой долг также беспрекословно исполнять приказ, полагаясь на то, что «адмирал» знает, что делает, и, если он ушел вперед и не подает никаких сигналов, мой долг идти за ним следом.
Моя команда, состоявшая, как я уже сказал, по большей части из юношей, видя мою твердость, не высказывала никаких признаков страха. Тут я увидел, что значит воля командира. По моему приказу эти отважные парни героически сражались со стихией, откачивая воду, подвязывая распустившийся где-то от ветра парус, делая все, что было в человеческих силах, чтобы спасти корабль. Никакой паники, хотя мы были уже в смертельной опасности, никакого нытья, только работа, напряжение всех сил и матросские шутки! Я с гордостью вспоминаю этот момент, когда я понял, как важен моральный дух в бою, а ведь это был бой со смертью!
Клянусь, что я так был занят работой, командованием, делом, что понял позже, как историк, что настоящий офицер, если он твердо исполняет свой долг, не должен испытывать страха, хотя бы потому, что на него смотрят глаза его солдат, верящих в него! Это был важный жизненный опыт.
Но волны становились уже совершенно бешеными. И я понял, что еще немного вперед, и мы погибли. Только тут я резко развернул штурвал, чтобы повернуться кормой к волнам, но судно уже клевало носом. Я, памятуя опыт моряков старых лет, приказал кидать пушки за борт и рубить мачты!
Но было уже поздно. Огромная волна захлестнула нос, и фрегат, клонясь на левый борт, стал с треском и шипением уходить в морскую пучину. Но у нас был еще шанс спасения, если не корабля, то экипажа. Как было принято на судах XVII в., за нами на тросе мы буксировали шестивесельный ялик. Он мог вместить всю нашу команду — 15 человек. Однако, вот какая была проблема, трос от ялика проходил через отверстие в высокой корме в кают-компанию, которая располагалась в глубине судна. Послать туда человека обрезать трос задолго до кораблекрушения, означало потерять ялик, который мог бы оказаться после гибели судна где-нибудь в миле от него, и это означало бы, что почти все бы погибли. У нас не было достаточного количества спасательных средств, некоторые люди плохо умели плавать, и был жестокий шторм! Послать человека рубить трос прямо в момент крушения — он наверняка ушел бы на дно вместе с фрегатом.
Я принял решение успеть добраться до ялика вплавь и перерубить канат, пока ялик не будет еще утянут тонущим судном. Своему боцману, молодому крепкому парню, я приказал захватить с собой топор.
Когда фрегат почти полностью ушел под воду, я уже просто шагнул в море, над волнами оставался только кусок кормы. Я видел, что люди теперь уже беспорядочно барахтаются в воде, наш «отряд», говоря военным языкам был «разбит», и на место отваги перед, лицом опасности экипаж охватила паника.
Я решительно подплыл к ялику, сумел быстро вскарабкаться на него и только крикнул: «Топор!!» Над водой я не видел даже головы моего боцмана, а видел только его руку, протягивающую топор. Я схватил топор, в этот момент ялик уже начинал опускать нос и задирать корму, готовясь уйти ко дну вслед за фрегатом. В этот же момент со всех сторон его обхватили руки ищущих спасения, каната не было видно из-за них!
Я закричал тогда:
— Я буду рубить все! Руки прочь!
Тогда все убрали руки, и канат обнажился, а я с одного удара перерубил его. Тотчас ялик выпрямился и легко заиграл на волнах. Всех членов экипажа я быстро вытащил в спасательную шлюпку. Казалось, мы были спасены! Действительно, я, неопытный моряк, понял только тут, как спасались в кораблекрушениях на шлюпках. Огромные волны, ломавшие наш фрегат, просто поднимали ялик как легкий поплавок, не нанося ему ни малейшего ущерба.
Все было бы хорошо, не считая, конечно, гибели красавца фрегата. Но когда мы посчитались, оказалось, что в ялике мы были не в полном составе. Одного человека из пятнадцати не хватало. Это был самый старший из нас по возрасту (ему было около 33 лет), но физически слабый человек. Он был изумительный философ, создавший свою интереснейшую философскою картину мира, храбрец и образец дисциплины, в трагический момент, который мы переживали. Как он погиб, никто не видел, скорее всего он запутался в многочисленных снастях парусного судна, или был утянут на дно тонущим фрегатом — этого никто уже не узнает…