Примерно через полчаса после катастрофы к нам подошел шмак и принял на борт всех спасенных. Так печально закончился поход на съемки.
Потом было разбирательство, ведь погиб человек. Киношники, естественно остались в стороне, они конечно официально, ничего не требовали, не приказывали, и вообще были не причем, а вот дурак Пожогин и глупый мальчишка Соколов все загубили. Но на этом коварство кинодеятелей не окончилось. Они пообещали Пожогину, что, если он без всякого договора с оставшимся судном и ребятами будет работать на съемках в течение месяца или двух, уже не помню, они спасут его в суде и заплатят хорошие деньги.
И Рудольф Андреевич поверил на слово киношникам!! Работал как раб на них почти все лето, а потом, когда попросил выполнить обещание, от него просто отмахнулись…
Но это еще не все, я видел финал этой сцены, когда в последний раз Рудольф Андреевич беседовал с двумя главными финансовыми представителями киностудии. Этот гордый, отважный человек слезно просил их, чтобы они хоть что-либо заплатили за огромную работу, а самое главное, дали бумагу, для нас алиби, что именно киностудия дала распоряжение выйти в море. Я стоял в стороне, как молодой человек, который не лезет в разговор старших, но все видел и слышал. В ответ на отчаянные просьбы Пожогина они сначала молчали, а потом один из них, самый толстомордый и мерзкий, грубо сказал: «Рудольф, ты дурак, и мы тебя… «наебали»!
Это было так гадко и гнусно, что, наверное, это один из самых омерзительных моментов, которые я видел в своей жизни. Пожогин был сильный физически человек, а армии служил в спецназе, и мог бы разбить рожу этому ублюдку, а я бы со своей стороны, конечно бы помог со вторым негодяем, хотя думаю, Рудольф легко отмутузил бы обоих мерзавцев. Но мы были под следствием из-за гибели человека, и Рудольф Андреевич, человек отважный и сильный, превратившись в каменный столб, молча смотрел за тем, как развязно спокойно нелюди сели в свою машину…
Разбирательство по поводу гибели человека шло своим чередом, был суд. Так как от киношников нас никто ничем не прикрыл, судили Пожогина и меня. Меня и начальника клуба признали в нарушении правил использования транспортного средства, повлекшее гибель человека. Начальнику, как более виновному, дали 3 года условно, а мне, как совсем неопытному капитану, 2 года условно.
Клуб конечно же расформировали, а власти, которые еще недавно так восторженно высказывались о нашей деятельности накануне этого несчастного происшествия, отвернулись от нас. Что же качается юридических последствий, так как ни я, ни мой начальник никаких преступлений не совершали, судимость с нас была снята.
Конечно нас наказали мягко, но мне кажется, что несмотря на всю мягкость наказания, главные виновники, и в частности зам. директора картины Райх — вот кого действительно надо было бы осудить, но увы, в юридических вопросах слово, данное Пожогину, к делу подшить было нельзя…
Глава 4. Первая любовь и первый брак
Но тут, вероятно, нужно отвлечься от дел военных и исторических. Ведь читателю была обещана «исповедь», почти роман. Что же, будет и роман. И с учетом того, что спустя несколько дней после кораблекрушения у меня родилась дочь Полина, я расскажу о моей первой большой любви и о моем первом браке.
Вряд ли можно назвать первой любовью чувства, которые я в младшей школе испытывал по отношению к девочке, которой в нашей игре в «Три мушкетера» дал имя «Миледи».
Но вот я оказался в 9-м классе физико-математической школы. С некоторой долей иронии я бы назвал ее идеальной школой для девушек, ибо парней было раза в два больше, почти все умные, как на подбор рослые, красивые. А девушек в большинстве своем, не обижая их, я бы охарактеризовал, как. умных.
Но как ни странно именно в этой школе, где красавиц было не сыскать днем с огнем, я увидел ту, которая видимо предопределила мои пристрастия на всю жизнь. Ее лицо я постарался нарисовать в этой книге, оно было явно нехарактерно для типичного образа «русской красавицы», а наоборот, напоминало скорее прекрасную французскую принцессу. При этом у нее было идеальное тело с небольшой, но высокой грудью, безупречно красивые стройные ноги. В общем ее красота была совершенно далека от вульгарности, она была аристократической, утонченной… И, наверное, так запала мне в душу, что я всю жизнь видимо искал ее воплощение… и как ни странно нашел самое совершенное в последней трагической любви.