— Плевать! Пусть реагирует, как ему угодно! Я больше не маленький мальчик, до смерти запуганный его пристальным взглядом! Я приду и возьму все, что мне нужно, а он не посмеет поднять на меня руку, будь уверен! — твердо заявил я. — Волноваться не в твоих правилах, Дэн! Сейчас только полдень. Через час отправимся в Нью-Йорк, обещаю!
Дэн пробыл в задумчивости еще минуту.
— Хорошо! — в попытке взбодриться и сдвинуть затянувшееся мгновение с мертвой точки он хлопнул ладонями по рулю. — Долой предубеждения! Один час нас не устроит, к тому же, мне нравятся твои решительность и уверенность! Мистер Моррэс поймет, чего ты теперь стоишь, едва взглянув в твои глаза.
Последнюю фразу Дэн произнес как будто себе в утешение, после чего мы снова тронулись с места. Его нечто тревожило… Что это было? Страх за меня, как за друга, или, может, предчувствие беды? Я задался вопросами, но даже предполагаемые ответы не заставили меня отказаться от этой идеи.
Мне было известно абсолютно точно: ударить себя я не позволю! К счастью, Дэн еще в колледже обучил меня паре дельных приемов. Имея их в арсенале навыков, я стал чувствовать себя куда более уверенно. А что до остального, ни о чем другом я тогда не подумал. Умение представить ситуацию и все возможные последствия заранее — полезная привычка. Тот, кто приобрел ее в самом начале жизненного пути, сделав неотъемлемой частью своего разума, вероятно, сумел избежать множества ошибок и прочих невзгод. Однако зачастую умение предвидеть зарождается в человеке лишь с течением череды неудач. И я стал именно тем человеком.
— Раз уж мы здесь, я, пожалуй, тоже заеду домой, — сообщил Дэн, остановив автомобиль у самой калитки. — Папа не станет отчитывать меня в присутствии своей дорогой Камиллы, поэтому моральная пытка мне не грозит. А твой папаша… Надеюсь, дома его не окажется!
— Это было бы здорово! — я взглядом окинул окна.
— Заеду за тобой через час. Я знаю, Мартин: ты крайне пунктуальный, а вот я могу и опоздать на несколько минут! — на лице Дэна «заиграла» шутливая улыбка, и вскоре он скрылся за поворотом.
Я взглянул на свои старенькие часы, мысленно отсчитав ровно час, и стал осматриваться вокруг в поисках отцовской машины. Ее не оказалось. Разумеется, меня это порадовало! Я решил воспользоваться моментом и поспешил войти в дом.
— О, Мартин! — дверь отворила Бетти. — Что же вы мне не написали? Я бы встретила вас на станции.
— Здравствуйте! — будто не услышав ее суетливых вопросов, я с нежностью обнял женщину, которая была мне роднее кого бы то ни было.
— Вы надолго?
— Всего на час.
Бетти удивленно приподняла брови и снова засуетилась.
— Ох, тогда я немедленно заварю чай! Ваш отец может проснуться в любую минуту. Надеюсь, вы успеете уйти до его пробуждения.
— Как, разве он дома?
— Да.
— Но на улице нет его машины!
— Мистер Моррэс отдал ее в ремонт и никуда не выходит уже четвертые сутки. В последнее время он совсем не в духе.
— Он всю жизнь не в духе. Для меня это давно перестало быть удивительным.
— Несомненно. Однако позвольте заметить: тогда ваш отец казался мне значительно спокойным в сравнении с его нынешним состоянием.
Теперь я насторожился.
— Мистер Френсис каждое утро, каждый Божий день пребывает в нескончаемой агрессии ко всему и всем, — продолжала женщина. — Причина нам не известна, но он просто в бешенстве от того, что его, должно быть, мучает. Даже сон не исцеляет его разум. Мистер Моррэс проиграл уже три дела в суде! Это почти непростительно для адвоката с блестящей репутацией! Его стали одолевать головные боли и частые головокружения. Полагаю, сей недуг — кара Господня за все его деяния, гнев и гордыню. Доктор прописал вашему отцу успокоительные капли, сон и постельный режим, по крайней мере, на неделю. Поэтому тихо здесь бывает только, когда мистер Моррэс отдыхает в своей комнате. Как только проснется, горе нам всем!
Причина его недомоганий и истерик мне стала ясна сразу. Бесполезно пытаться сделать сталь из дерева или бриллиант из рубина. Глупец тот, кто хочет переделать человека, используя собственные убеждения и принципы. Принимать человека таким, какой он есть, не ограничивая его личность рамками собственных прихотей и взглядов, — вот это и есть та самая подлинная любовь без единой доли эгоизма.
Но Френсис Моррэс стоял слишком далеко от данного понятия, а посему я перестал считать его своим отцом, утратив всякую надежду получить его любовь, и он, вероятно, уже перестал считать меня сыном, которого, впрочем, никогда и не любил.
Собирая оставшиеся вещи, я не чувствовал себя неблагодарным и не ощущал вину. Свой уход я считал совершенно справедливым. Жаль, что он свершался только теперь.