— Седьмая Цитадель? — Спросил один из дозорных.
— Думаю, нет. Они сидят там сейчас тихо как мышь под веником и рыпаться не будут.
— А кто тогда?
— Подумай..
— Неужели?
— Да, Януш. Вот так все просто и тупо.
У него было еще восемь голубей. Он мог бы им сказать и оставить их тут, но это оттянуло бы неизбежное на несколько часов…В лучшем случае.
А раз голубей нет, то кто-то же должен донести в город весть о начале Большой войны, позвать на помощь, ну и, конечно же, на сладкое, но в первую очередь, спастись самому.
Высокие поля ранней кукурузы вокруг нома, посаженные словно нарочно, мешали видеть врага. Но то, что он рядом и наблюдает за ними, Ян уже не сомневался.
Януш и Болеслав пошли на прорыв ночью. У каждого было письмо старого мастера, простое и лаконичное — Большая война началась, к нам можно уже не спешить.
А меньше чем через минуту после того как парни выехали из ворот Нома, где то в ночи раздалось громкое конское ржание, затем крики, выстрелы, снова крики….И тишина.
Все было очевидно и понятно, но Ян Малевский стоял на 3-м этаже башни и все смотрел в темноту, словно чего-то ожидая.
И лишь когда минут через десять тишину ночи вдруг прорезал голос Болика — голос, полный нестерпимой боли, Ян Малевский понял, что его план начал срабатывать. Если бы они прорвались — это было бы замечательно, если бы их убили — это было бы прискорбно. Но как минимум одного из парней взяли в плен, и это было именно то, на что Ян Малевский рассчитывал и надеялся. А что такое экспресс-допрос в Ордене знали хорошо. И сейчас Болеслав кричал.
Ему не было стыдно перед Янушем и Болеславом. И не потому что Ян был нечестным или подлым человеком. Таким он не был. Просто жизнь человека подчинена своим правилам. Например — высшие чувства легко вытесняются низшими. И нестерпимая острая боль в животе не давала ни единого шанса его совести на муки.
Убивать их в этот день не стали. Зато ночью занялась степь, крыши домов, дровница и загон для скота. И те, кто еще мог держать автоматы и винтовки, всматривались всю ночь, ожидая штурма. А штурма все не было и не было. Было лишь мелькание каких то фигур в ночи, по которым стреляли, пока Ян не приказал поберечь патроны, и были громкие крики с призывом к штурму, и была молитва, которую вдруг начали читать сектанты — хором, и практически со всех направлений. Не было только одного — штурма.
К утру двое из его звена были уже холодными, а еще восемь — или в забытьи, или готовились пойти за теми, кто уже ушел вперед. И тогда Ян понял, что пора. И он таки смог победить — вырвать у противника хоть немного того, что тот уже считал своим: восемь белых клубочков взвились в воздух, и с опозданием, со страшным опозданием, но за ними все же устремились соколы. Белые перья полетели вниз, но враг видимо не ожидал такого, и трем птичкам с донесениями удалось прорваться и уйти в сторону Города.
Человек стрелял.
Он точно знал, что он убил или по крайне мере зацепил двух или трех черных, но патронов было не очень много, а прицельно стрелять он уже не мог. И потому старался расходовать патроны наверняка.
Ян Малевский не был профессиональным военным, но человеком ответственным, думающим он был. И он сумел сделать невозможное — впятером они смогли отбить первый натиск. И теперь, запершись в башне, они ожидали, когда начнут ломать двери, ведущие на третий этаж и крышу и приставлять лестницы к окнам. Но вместо этого он услышал запах дыма.
Мозг соображал быстро — мозг не хотел умирать. Он и раньше не был стыдливым человеком, а последние сутки боль в животе окончательно вытеснила это странное чувство. А еще он знал, что моча гораздо лучше фильтрует и дым, и ядовитые вещества, чем вода.
Человек умирал.
Он вдруг понял, чего не сделал — его винтовка была цела, как и четыре автомата его товарищей. Но на огорчение ему уже не хватало сил.
Дышать вдруг стало легче. Он слышал, как враги вошли в комнату, но поднять голову уже не мог. Неожиданно темная фигура приблизилась к нему и что-то горькое, но почему-то совершенно не противное полилось ему в рот.
Последнее что он услышал, были слова — «Мы не звери. А сражались вы достойно».
Через минуту человек умер.
Где то в степи. 26 июня 55 года Эры Пришествия Пророков.
Люди откатываются в город, под защиту родных стен, к высоким башням — вышкам, где стоят часовые, к двум дизельным бронетракторам все еще работающим на рапсе, — так надо.
Кто на лошади, кто пешком, а кто-то уже не может идти сам и его несут, тащат, везут. Или бросают. И видят, как идущие вдалеке, черные фигуры добивают брошенных.
А за ними идут. Преследователи не стремятся вступить в бой. Они постоянно маячат, где то на горизонте.
Это преследование.
Иногда люди ненадолго останавливаются и дают залп в сторону всадников. Сухо трещат 3–4 винтовки и, при везении, падает одна из лошадок преследователей.
Это сопротивление.
Иногда группа занимает оборону и, ощетинившись винтовками, решает принять бой.
Это ошибка.
Потому что боя нет. Преследователи просто поджигают степь.
Но люди ждут, теряя время и силы. И дожидаются. Атака начинается ночью. Массированная. Волна черных с нескольких направлений коронной звездной атакой обрушивается на умирающих от яда людей. И за минуту затапливает. Или нет, и люди успевают открыть огонь, и черные откатываются, оставляя в ночи на земле темные пятна убитых и умирающих. Но это ненадолго, ибо десять или пятнадцать человек не могу постоянно не спать. Через час атака повторяется, или, повторяется ее имитация. Через час еще одна…имитация. А потом снова атака.
Лишь одна группа идет в относительном порядке. Не останавливается, не бросает своих.
Несколько раз всадники пытаются ее атаковать, но понеся потери — откатываются.
А люди продолжают идти. И они знают, что помощь будет. Нужно только продержаться — день — два, или час. Иди даже лишнюю минуту, и на горизонте появится колонна своих.
И за этой группой, как за крепким орешком, как за самой трудной целю, издали наблюдали два очень немолодых человека — силовое крыло Ордена — Янус и Сервус — иерархи эксплорации и экзерции (разведки и войны).
- Ты был неправ, Янус.
— Сервус, не ошибается тот, кто ничего не делает.
— Почаще бы так ошибаться. Хватило бы и в половину меньших сил. За исключением этих, — кивок в сторону ползущей на запад «гусеницы» из трех-четырех повозок, — остальные уже зачищены.
— Я тебе уже говорил и повторю снова — нам нужна была гарантированная победа, а мальчикам нужно было попробовать вкус крови. Скажу больше — теперь мне кажется, нам следовало привлечь еще больше деток к нашему гамбиту?
— Почему?
— Почем привлечь или почему гамбиту?
— Я знаю, что такое гамбит. Отдать малое, что бы выиграть большое. Зачем — еще больше?
— Мне кажется, что чем больше почувствуют свою сопричастность к этой маленькой победе — тем лучше.
— И что по твоему мы сейчас выиграли?
— Мы убили около сотни технарей, мы захватили с полсотни неповрежденных стволов и патроны. Разве это не победа?
— Сервус, я хорошо знаю Маркуса, и я знаю, кто предложил ему план операции. И я хорошо знаю этого змия… У него даже помойной ведро с двойным дном. Так вот, с точки зрения Маркуса, и я с ним согласен, сегодня мы выиграли войну.
— В смысле? В Техногрде около 2000 мужчин способных держать оружие, а этой резней мы сможем, в лучшем случае, убить человек 100 или 150 человек. И потеряли едва ли не столько же своих. О какой победе ты говоришь?
- Я не говорю о победе, я говорю о войне. Сегодня мы — ты, я, Маркус, и другие выиграли войну. Не в смысле победы, а как неизбежность. Теперь она будет несмотря ни на что, и технограские тугодумы, даже если поймут, что все началось немного не так, как они хотели — уже не смогут сдать назад. Даже если поймут, в какую ловушку лезут.
Они слишком нас презирают, что бы смирится с оплеухой.
Они или пойдут на штурм Седьмой Цитадели, и сожгут при этом львиную часть своего пороха, или разделят силы.