Вдруг мне пришли в голову слова покойной матери: «Если тебе понадобится друг, вспомни Константина Рица!»
Иза не знала, чему приписать мое грозное молчание, и огляделась кругом, как бы намереваясь спастись бегством.
Я позвонил.
— Что вы хотите делать? — спросила она не без тревоги.
Вошел слуга.
— Идите к молодому г-ну Рицу и просите его немедленно явиться сюда.
Когда мы остались одни, Иза раздражительно сказала:
— Не вижу, какое дело до всего этого Константину?
— Увидите.
— Я не хочу оставаться с вами двумя. Вы меня убьете.
Она направилась к двери.
Я схватил ее за руку и злобно проговорил:
— Если вы попробуете бежать или звать на помощь, я растопчу вас ногами. Улики неопровержимые — я буду прав. Сядьте и ждите.
Я толкнул ее на диван, где она и осталась сидеть, полумертвая от страха.
— Я хочу видеть маму! — прошептала она.
— Молите Бога, чтобы она не явилась сюда!
— Вы подняли руку на беззащитную женщину!.. — шептала она. — Вы подлец.
Натура ее сказывалась.
Я ничего не ответил.
Странное дело! Все мое хладнокровие внезапно вернулось, и прежние страстные порывы уступили место презрению. В последующие минуты я объективно относился к разыгравшейся сцене, точно судил постороннюю женщину, а не собственную жену!
Дошло до того, что я принялся за работу и чертил начатые эскизы…
Какой-то голос громко говорил мне: «Убей ее, убей немедленно!» — или спрашивал: «Что ты сделаешь с «тем» человеком?» И я приискивал для него пытки.
— Вы непременно желаете скандала? — заговорила снова Иза, на этот раз значительно спокойнее.
Я молчал.
— Есть еще время предотвратить несчастье! — продолжала она. — Я писала Сержу… Я нарочно назвала его, чтобы сбить вас с толку. Пошлите за мамой… отпустите меня к ней… и я клянусь вам, что назову имя моего возлюбленного!
«Возлюбленного»! Слово было произнесено! Неужели моя жена произнесла его? И в моем присутствии? Я не сказал ни слова, но сердце мое замерло от боли.
— Ну, да! У меня есть друг сердца! — не унималась Иза. — И я его люблю… всегда любила! Вы и не подозреваете, кто это!
«Убей же ее, убей!» — настойчиво раздавался голос внутри меня.
Дверь отворилась, вошел Константин. Иза побледнела еще больше.
— Никого не принимать! — приказал я слуге, и, когда он удалился, я запер дверь мастерской и положил ключ к себе в карман.
— Что случилось? — спросил Константин.
— У этой особы есть друг сердца. Знал ты об этом?
Константин молчал. Я подал ему письмо Изы.
— Да, знал! — ответил он, пробежав письмо.
— И знал его имя?
— Да.
— Поэтому перестал бывать у нас?
Он кивнул головой.
— Прости, я подозревал тебя! — сказал я. — Эта особа уверяла, что ты ухаживал за ней.
— Она ошибалась.
— Почему не предупредил меня?
— Твоя мать умоляла меня не говорить тебе… Мы оберегали твое призрачное счастье. Жене же твоей я сказал все, что предписывал мне долг.
— Посоветуй, что мне делать?
— Разойтись с ней немедленно.
— А с тем господином?
— Это предоставь мне.
— Как тебе?
— Мне. Потом узнаешь.
Иза безмолвно рассматривала свои ногти, точно дело шло не о ней.
— В таком случае моего присутствия не требуется? — спросила она, вставая с места. — Я могу идти?
— Когда угодно.
Она вошла в свою комнату и заперлась.
Константин пожал мне руку, и мы обнялись.
— Не отпускай ее до моего возвращения, — сказал он. — Я скоро вернусь… Иду к Сержу. Крепись, друг мой, и не прощай. Ты имеешь дело не со слабой женщиной, а с чудовищем! Помни это.
Я остался один. Происшествия, страшные, неожиданные, упали мне как снег на голову и так быстро следовали одно за другим, что я был ошеломлен. Однако сознавал, что надо подчиниться советам Константина.
Какое неоценимое сокровище в такие минуты истинный друг! Своим самообладанием он умеет придать бодрости, приказывает вам не унывать — и вы слушаетесь. Я готов был на борьбу, решил быть выше страданий и ударов судьбы, понял восторги мучеников и презрение к палачу! Расстанусь с Изой, стану жить для сына и искусства — все это показалось мне просто и легко.
Константин снова вернулся.
— Ничего нового не произошло? — спросил он.
— Ничего.
Должно быть, Иза из окна видела его возвращение, потому что минуту спустя появилась из своей комнаты, одетая для прогулки, в шляпе и накидке и с бархатным мешочком в руках, вероятно, набитым дорогими безделушками. Сколько раз одевал я ее сам, когда она собиралась «куда-нибудь», советовал надеть то или это; выбирал, что ей более к лицу! О, ужас! Как я заботился, чтобы «другие» нашли ее интересной!!