Каждый день в мастерской появлялись музыкально одарённые студенты технических вузов Клим, Андрей и Антошка из архитектурного, с ним вместе учились Надька и Катя, а Саша, который во многом нас объединил, грыз гранит науки в педагогическом.
Апрель 1989 года накрыл наш город самым синим небом и нежнейшей погодой, и мы расставались иногда и ненадолго только за тем, чтобы хоть немного учиться и при первой же возможности собирались вновь и вновь. Однажды ночью после очередной вечеринки с песнями и символическим алкоголем – одной бутылки вина на всю толпу – мы в первый раз пошли на ночную прогулку по окрестным зарослям, благоухающим первой листвой, напились воды у святого источника, бьющего под горой, и забрели в заброшенную Успенскую церковь на берегу.
Внушительный пятикупольный храм семнадцатого века, на клиросе которого, говорят, пел сам Пётр Первый, стоял без окон и дверей на диком пляже у самой воды. Народ использовал его как раздевалку и туалет, во время паводка вода поднималась там до колена, увеличивая разрушения.
Среди нас не было осознанно церковных людей, их тогда вообще встречались единицы, но жалкое состояние храма показалось нам каким-то убийственным. И мы стали приходить туда почти еженощно, зажигать и оставлять в алтаре обычные хозяйственные свечи. Думали, типа, зайдёт туда человек справить нужду, снимет штаны и увидит, что свечки горят, и станет ему как-то неловко, всё же церковь, а не сортир.
Так зародился наш ночной ритуал: из мастерской мы пробирались знакомой тропинкой сквозь заросли, входили в церковь и там зажигали свечки, заслоняя их от ветра и сквозняков. В чёрном гулком пространстве таинственно синели оконные проёмы и жутковато метались наши тени – порождения свечек и фонариков. По неровному земляному полу, заваленному мусором и битым стеклом, мы осторожно добирались до алтаря. Размером с комнату и невысокий, он казался уютным, хоть там царило всё то же запустение, как и везде.
За века храм основательно врос в землю, и его окна оказались с ней вровень, алтарное окно читалось только снаружи, вся внешняя стена алтаря изнутри была заложена современным красным кирпичом, кладка грубая, с корявыми комьями раствора. Обычно мы стояли там минут пять, болтали, смеялись, оставляли свои свечки прямо на обломках кирпичей и уходили, подсвечивая себе под ноги фонариками.
И вот перед самой Пасхой я проснулась утром под колокольный звон городских церквей, и последняя картинка ускользающего сна цепко ухватилась за моё сознание – я отчётливо увидела грубую кладку алтарной стены, и на ней огромный лик Христа, метра два в высоту, написанный прямо на кирпиче, и вокруг в темноте пляшут тени от костра. Мне и раньше снились особенные сны, они и сейчас иногда посещают меня, их можно считать творческим прозрением, но тогда мои сны часто имели пророческий характер, так или иначе предвосхищая будущее, и я считала, что лучше следовать за такими подсказками.
Поэтому, когда я окончательно проснулась, то больше не могла ни о чём другом думать, мне пришлось достать все свои краски и устроить ревизию – масляных ой как мало! Они тогда очень ценились и в свободной продаже отсутствовали напрочь, только в столичных художественных магазинах можно было купить необходимые цвета, и то, если очень повезёт. Но у меня имелось много эскизной гуаши в больших банках, и я придумала, что подмешаю в гуашь клей ПВА, тоже дефицитный и драгоценный, тогда обычная гуашь ляжет на кирпич, как миленькая. Осталось подбить народ составить мне компанию.
Народ подбился быстро и с удовольствием, мы договорились, что пойдем в Успенку чуть раньше полуночи, приготовим всё для костра, а когда наверху зазвонят колокола, я начну писать тот самый образ, который мне явился во сне. Наши музыканты в это время будут играть, петь и поддерживать огонь, чтобы я хоть что-то смогла увидеть в темноте, ведь свечек для этого явно недостаточно.
Мы решили, что таким образом справедливость восторжествует, и пока у них там наверху праздник, толпы народа, церкви украшены, всё сияет огнями, то и в заброшенном храме на берегу тоже состоится пасхальная служба, но по нашему уставу.
Вечером накануне Пасхи мы втроём или вчетвером ещё засветло пошли прогуляться и купить еды, моя Алька сидела у Юрки на загривке, вертелась, хихикала, дёргала его за уши и болтала ногами в сандаликах, и на её макушке подпрыгивал большой красный бант, как у Мартышки из мультика про 38 попугаев.