- Почему печь топится в неурочное время?! Заливай!
Ведро воды в печь - из трубы клубом вырывался пар, и печь замирала опять на сутки.
В самой удаленной казарме, то бишь, конюшне, квартировали ездовые лошади хозвзвода. Однако уход за ними и чистка производились курсантами всего училища. Повзводно, целую неделю, когда подходило наше дежурство, (тогда подъем у нас был на час раньше, в пять часов утра), мы бежали без шинелей за полкилометра в эту конюшню, разбирали по одной лошади и начинали этих саврасок, тоже видно заезженных и полуголодных, всех в пыли и перхоти, железными скребницами, к которым примерзали руки, и щетками отдраивать до блеска, приговаривая:
- По шерсти, против шерсти, об скребницу. По шерсти, против шерсти, об скребницу...
Вечером, после ужина - двадцать минут свободного времени, потом чистка оружия и отбой.
В свободное время намерзшиеся за день курсанты, словно тараканы, облепливали вокруг печку, но тут коршуном налетал старшина, вылавливая тех, кто не успел отскочить. Опять объявлялись наряды на мытье пола. Мыть этот пол было невозможно, он был весь, как ерш, в торчащей щепе и занозах после конских копыт. Мне за все время курсантства пришлось мыть его всего один раз. Может быть потому, что я был закален больше других и избегал подходить к печке, понимая, что после печки будет еще холоднее.
Кто при отбое медленно раздевался, подвергался тренировке.
- Раздевайсь! - раздавалась команда. Горемыка поспешно стаскивал с себя все, а если не укладывался во времени, тут же гремело:
- Одевайсь!
И так разов пять-шесть. Некоторые стали хитрить и минут за пять до подъема потихоньку одевались под одеялом, и после команды: "Подъем!" вскакивали уже одетыми. Однако скоро старшина стал за пять минут до подъема заглядывать под одеяла и тем, кто был уже одет - особое наказание: от казармы до сортира и обратно - по - пластунски...
Надо сказать, что маршрут этот был не из лучших. Ночью, в мороз, в ботинках на босу ногу и шинельке, накинутой на плечи, курсантики выскакивали из казармы, до сортира идти было далеко, однако же, сзади было око дежурного. Поэтому, открывши краник, ночной турист сливал остывший чай на ходу и тут же поворачивал назад. Поэтому наказание это - по-пластунски от казармы до сортира и обратно по сплошь заледенелой дорожке было одним из самых суровых.
Так жила наша военная бурса. Однако же эта серая масса сплачивалась, становилась сверхвыносливой и прорастала лидерами. Сейчас уже позабылись имена, фамилии и только зрительно помнятся некоторые лица. Помню, построились мы для ротных занятий, замкомроты, старший лейтенант подал команду:
- Запевай!
Мы молчим. Опять:
- Запевай!
Мы опять молчим. Ну, невесело же нам и холод собачий. Но ведь это армия и невыполнение любой команды, даже самой пустяковой - это уже бунт. После третьей команды, которую мы дружно проигнорировали, последовала новая:
- Помкомвзвода - в хвост колонны! Рота! За мной, бегом, марш! - и рванул. Тренированный был, бес! Мы за ним. С оружием. Сначала согрелись, потом стало жарко, потом стало сбиваться дыхание: в горле у меня огонь и рычащий хрип вместо дыхания, думал сейчас рухну. Рядом со мной бежал Аркашка Дудко, наш, игарский, он был постарше меня и поздоровее физически.
- Дай, - говорит, - карабин!
Не даю, стыдно же. Он силой вырвал его у меня. Стало легче. Через полкилометра дыхание мое наладилось, взял я свой карабин назад. Прошло уже больше шестидесяти лет, а случай я этот помню. Так бежали мы километров пять, до деревни, где жила милашка нашего старшего лейтенанта. Там он посмеялся над нами беззлобно:
- Ну, как, споем?.. Разогрели, души - соколы? - и к одному из помкомвзводов: - Распустите курсантов по домам, пусть пообсохнут и ведите роту в казарму, я остаюсь здесь.
Назад мы шли без него. Повеселевшие от тепла и от сознания, что мы одолели такой бросок.
В нашем взводе помощником командира был старший сержант Субботин, Он уже был на фронте и в училище попал после госпиталя. Видно он знал, что кое-что в нашем обучении было лишнее. Поэтому, когда он уводил наш взвод в лес на тактические занятия по пояс в снегу, то скоро мы разжигали там огромный костер, сушились вокруг него, грелись, а он в это время рассказывал нам были и небыли - враль был талантливый.
Помню, когда мы уже ехали на фронт по сорок человек в вагоне, спать на нарах было тесно, и спали в две смены, так все стремились попасть с ним в одну смену. Уж так-то он складно врал, что бодрствовать с ним вместе было одно удовольствие.
Помню первого нашего командира взвода - лейтенанта, очень жестокого человека, от него слышались только требования и никогда ободряющего слова. Когда он вел свой взвод с тактических учений, мы каждые пять минут слышали команды: то танки справа, то кавалерия слева, то пехота сзади, то авиация сверху...И на все эти команды надо было развернуться в цепь и изготовиться для отражения атаки. А люди у нас были самые разные, с разным здоровьем война подметала всех, хоть чуточку похожих на мужика. Помню, был один курсантик, лет сорока, маленький, тщедушный, то ли астматик, то ли туберкулезник. На тактических занятиях в наступлении надо было вскакивать пружиной, бежать стремительно и падать камнем. Он же с трудом поднимался, едва бежал, и прежде чем лечь, все примащивался, примерялся, будто лежать ему здесь предстояло всю ночь.
- Застрелю! - орал взводный и опять начинал нас гонять. И зло нас брало, и жалко было этого непутевого вояку.
Потом, кажется после чьих-то жалоб, у нас заменили взводного. Для нас это был праздник. Это был педагог. И если кто-то из курсантов позволял себе какую-то вольность, на него шикали и совали под бока, мол, опять хочешь прежнего?
Наша педучилищная пятерка была распределена по разным ротам. Вена Шумков попал в первую роту, я во вторую роту минометчиков, а Ваня Волобуев, Саша Ширшиков и Петя Жигалов - в третью.
Казармы наши стояли рядом, как и подобало стоять бывшим конюшням. Поэтому в свободное время нам иногда удавалось на улице встретиться. Конечно, у всех у нас на лицах был написан некоторый шок от этого военного лиха, но мы держались, мы уже знали Суворовскую заповедь: "Тяжело в ученье легко в бою"!
Один только Ваня Волобуев, у которого когда-то была сломана нога и была сантиметра на два короче, воспользовался этим и, пройдя комиссию, уволился из училища. Как сложилась его дальнейшая судьба, никто из нас не знал, потому что все мы скоро были разбросаны по разным частям и не переписывались, не зная адресов друг друга. Однако и после войны, когда Тамара Шамшурова разыскала и объединила перепиской нас всех, и тогда он не объявился. Дал слабину Ваня. А ведь он мог и остаться в училище. В Игарке он бегал на лыжах и, когда наш отряд в зимние каникулы ходил на лыжах в культпоход до станка Курейка - места ссылки И.В.Сталина, он был в этой группе, а переход тогда был за 180 километров от Игарки и назад столько же.