Однако наша дачная жизнь продолжалась не долго. Почти каждый день прилетали немецкие самолеты и бомбили село. У нас потерь пока не было, так как во время бомбежек мы укрывались в щелях, вырытых рядом с домом. Однако командование распорядилось эвакуироваться из села и строить себе блиндажи рядом с наблюдательным пунктом, на КП дивизиона. Дней десять работали, вырыли и перекрыли еще три блиндажа рядом с блиндажом командира дивизиона. Для начальства с перекрытием в четыре-пять накатов, а для себя - в два.
Однако стояли мы здесь не долго. В конце июня - начале июля нас сняли с этого участка фронта и перебросили километров за пятьдесят вправо по фронту.
Стоя на старом месте, наша дивизия хоть не могла причинить большого вреда немцам, засевшим в огромных, бетонных дотах, однако и не давала немцам спать спокойно. Разведка часто уходила в ночной поиск за языком. Саперы делали подкопы - штольни, пробиваясь под доты, закладывали взрывчатку и подрывали заряды. Только однажды взрыв был удачным, остальные получались в стороне от дотов (слабо было маркшейдерское обеспечение), однако это нагоняло страх на немцев, и они активизировали свою артиллерию.
На участке же, куда нас перебрасывали, как рассказывали солдаты, установилась слишком тихая жизнь. Почти без выстрелов. Говорили, что и наши, и немцы ходили в сады деревеньки, стоявшей на нейтральной полосе, за яблоками и грушами, соблюдая негласное перемирие, и не беспокоили друг друга. Вскоре мы и сами убедились в том,что немцы перед нами какие-то сонные, пока мы не расшевелили их осиное гнездо.
Прибыли мы на новый участок рано утром. Розовели вершины гор, верхушки деревьев, крыши домов опустевшего румынского села. Стояла благостная тишина и от мира она отличалась какой-то бездонностью. Не кричали петухи, не шумело стадо скота, обычное в селе в эту пору суток, не бренчали ведрами хозяйки, нигде ни одна труба над крышей не курилась дымом. Поэтому как-то особенно резко прозвучала чья-то команда: "Воздух!", - когда в небе послышался тонкий, звенящий гул мессера. Солдаты укрылись в тени домов и деревьев. Сделав круг над селом на большой высоте, мессер отвалил на запад...
Последовала команда тыловым подразделениям размещаться в селе. Командир дивизиона со взводом управления, скрываясь, где за складками местности, где по прорытым ходам сообщения, ушли принимать наблюдательный пункт.
Наше отделение несколько на отшибе от старшины и штаба дивизиона заняло еще не разрушенный дом, окруженный фруктовыми деревьями. К вечеру мы получили задание привязать батареи, развить геодезическую сеть вплоть до передовой, организовать пункты сопряженного наблюдения, позволявшие засекать передний край противника, огневые точки и его батареи по вспышкам выстрелов в ночное время. Началась кропотливая работа. Уже к концу второго дня мы с точек, определенных накануне и расположенных на скатах высот, обращенных к противнику, начали засекать его передний край во всех подробностях. Этому способствовало то, что наши предшественники "приручили" немцев на этом участке, и они вели себя совершенно смирно. Мы целый день стояли на открытой сопке, расставив мензулу, и работали, даже прикрывшись зонтом от солнца. Часа в четыре дня, направляясь по ходу сообщения в траншеи переднего края, заскочили в лесок на наш дивизионный наблюдательный пункт. Вышедший из блиндажа командир дивизиона капитан Комаров, наблюдавший в течение дня всю нашу работу метрах в четырехстах правее нашего НП, беззлобно отчитал нас:
- Вы что, мать вашу, ... совсем уже в открытую стали работать? Болтаетесь тут... Не демаскируйте мне наблюдательный пункт!
Мы попили водички, переждали, когда улетит появившаяся "рама" немецкий самолет-разведчик, и пошли к пехотной траншее. Там я тоже вылез из пехотной траншеи наверх, расставил мензулу и начал засекать передний край противника.
Было жарковато, припекало солнце, стояла тишина. Внизу, в траншее, сделав навесик от солнца из плащ-палатки, сидел старый солдат, а рядом совсем еще мальчик - молоденький солдатик, разувшись, нежился на солнце.
- А как вас зовут? А шо це вы робите? - поинтересовался он.
Я ему объяснил коротко, что засекаем немецкую оборону, а потом будем бить по ней из наших пушек. Спросил, как его зовут.
- Кастусь, - коротко ответил он.
- Кастусь, та ще-й Юхтымович, - добавил старый солдат, по-отечески улыбаясь, и уже обращаясь ко мне:
- А не боитесь, что подстрелят?
До немцев было метров четыреста, и снять меня было нетрудно. Но пассивность немцев в предшествующие дни настраивала на расслабленность, утрату осторожности и пробуждение нахальства в нашем поведении.
Закончив работу, я соскочил в траншею и мы с Бикташевым пошли по ходу сообщения в тыл. В небе опять появилась "рама", когда ход сообщения привел нас уже в лесок, на опушке которого был наш НП. Рама кружилась и в первой половине дня, когда мы работали метрах в четырехстах правее нашего НП. Там проходил ход сообщения, было отрыто несколько огневых точек, но там никого не было. Немцы же, наверное, решили, что там, под нами, что-то есть, возможно, командный пункт или еще что-то. К тому же в это время уже начала изредка постреливать наша артиллерия, пристреливая цели. Так, или иначе, но немцев расшевелили. И вот, когда мы были уже в лесочке, где закончился ход сообщения, далеко на западе глухо ухнули выстрелы орудий и через довольно продолжительное время на высоте, где мы работали с утра и прошлый день, взметнулись разрывы тяжелых снарядов. Мы поспешили к нашим разведчикам.
В небе кружилась "рама", метрах в четырехстах от нас рвались 203 мм снаряды, сотрясая землю так, что с перекрытий блиндажей сыпался песок. Рассвирепевший командир дивизиона обрушивал на наши головы крупнокалиберный мат, а мы, виновато понурившись, стояли и помалкивали.
Он был, конечно, прав. Если бы немцы перенесли огонь на опушку леса, то блиндажи на НП были бы разрушены. Но они, к нашему счастью, не сделали это, а, выпустив с полсотни снарядов по пустому месту, прекратили огонь.
На другой день, когда на рассвете мы проходили через это место на наблюдательный пункт четвертой батареи, который был в полутора километрах правее по фронту, увидели огромные воронки, глубиной 2-2,5 метра.
Немецкий двухфюзеляжный корректировщик, или, как мы его называли "рама", появлялся каждый день и, высмотрев что-нибудь, вызывал огонь тяжелой батареи на обнаруженную цель. Несколько раз такому обстрелу подвергалось и село с нашими тылами.