Мы все еще жили в доме, занятом при въезде в село, и однажды, высмотрев в одной из усадеб в сарае пресс для отжима фруктового сока, мы решили надавить свежего подсолнечного масла. Солдат при всей его "обеспеченности", позволявшей ему не думать о своем быте - все решит старшина, всегда был, однако же, хозяйственным и изворотливым.
Сказано - сделано. Тут же нашлись умельцы, которые видели, как это делается. На чердаке нашли мешок семечек, взяли котелки, чистые тряпки и пошли, оставив в доме одного Ступницкого.
Поджарили на плите семечки, завернули их в ветошь и под пресс. И вдруг тренированные солдатские уши уловили далекие глуховатые выстрелы тяжелых орудий. Прислушались, готовые в любое мгновение припасть к спасительной земле шелест пошел дальше - перелет. Метрах в четырехстах ахнуло взрывом. Зазвенели стекла. Подождали. Очередные взрывы взметнулись черным дымом там же. Нам показалось, что снаряды рвутся далеко от нашего дома. Мы спокойно закончили работу, наполнили наши котелки золотистым ароматным маслом и пошли к себе.
Но бог мой! - огромные воронки, глубиной 2,5 метра зияли в нашем дворе, в саду; стены дома были насквозь прошиты крупными осколками, и весь дом светился, как дуршлаг. Мы заторопились, не надеясь застать в живых Ступницкого. Однако же, слава богу, мы предусмотрительно вырыли щель между домом и пристройкой, в которой он благополучно отсиделся во время обстрела. Наши рюкзачки и, к счастью, уцелевшие приборы, были все завалены обвалившейся штукатуркой и пылью. Если бы мы не ушли, то, наверное, кого-нибудь не досчитались бы, потому что солдат на войне не сидит на месте, если он не на мушке, он вечно слоняется и ищет что-то, хотя ему ничего не нужно и самое большее, на что он покушается - это порвет подвернувшуюся простынь на портянки или сменит свое белье, если не поленится, и время, и условия позволяют переодеться.
Собрали мы свое снаряжение, приборы и подались на наблюдательный пункт четвертой батареи. Там у нас была свободная землянка - блиндажик в два наката, там был наш пункт СНД, там не было блох, которые здесь в селе изрядно беспокоили, и там была прохлада под крышей.
А был разгар лета, подошла пора массового созревания фруктов. От жары у меня совсем пропал аппетит. Старшина здесь в обороне, на чужой земле организовал нам неплохое питание. А наш повар - Саша (не помню его фамилию, т.к. все его звали просто Сашей) все сокрушался, что я совсем перестал есть. Приехавши рано утром на НП, он до самого отъезда все приставал, присевши на корточки у входа в блиндаж:
- Ну, ты же помрешь! Ну, съешь хоть котлетку!
А я уже до его приезда сбегал в село, когда еще только засерело, и пока было прохладно, насобирал рюкзак груш, яблок, слив, еще чего, и все это, еще хранящее ночную свежесть, лежит в изголовье земляных нар в блиндаже - только протяни руку и лакомься, лежа в прохладе, пока не подойдет очередь дежурить у стереотрубы.
Так прожили мы с месяц, отъедаясь фруктами, наблюдая противника и экономно пристреливаясь к обнаруженным целям. Боезапас на батареях постепенно рос, и мы чувствовали, что это неспроста, что надвигаются большие события.
Наконец, командир дивизиона приказал за ночь оборудовать наблюдательный пункт почти в цепи пехоты, на совершенно открытом гребешке хребта, круто обрывавшегося в наш тыл. Там трудно было замаскироваться, но обзор с него был превосходный. Вырыли ровики - ниши на обратных скатах хребта, установили стереотрубу, связисты подтянули проводную связь. Для командира дивизиона соорудили крошечный бдиндажик в один накат - землянку. А на рассвете началась артподготовка. Сыграли Катюши, звонко захлопала ствольная артиллерия, заахали минометы - все это сливалось, густело, превращаясь в сплошной громовой гул. Передний край противника взметнулся сначала отдельными разрывами, султаны которых еще можно было отделить друг от друга, потом все это слилось в сплошную стену огня, пыли, дыма.
Поднялось солнце, освещая панораму этой гигантской битвы. Однако вскоре мы поняли, что здесь у нас, хотя артподготовка и длилась около часу - всего лишь отвлекающий удар. Главный удар наносился слева, под Яссами, куда фронт с нашего наблюдательного пункта обозревался километров на 20-25.
На нашем участке, поднявшаяся после артподготовки пехота, успеха не имела. Ожили огневые точки железобетонных дотов, открыла ответный огонь немецкая артиллерия. Наш НП обнаружили, начался обстрел. Однако хребтик наш был очень крут в обе стороны, поэтому при взрывах спереди надо было только успеть пригнуться, а перелеты уходили далеко в тыл.
Часа через два, когда запланированный сценарий на нашем участке был в основном проигран, и выявлены наиболее слабые места в обороне немцев, бой на нашем участке стал затихать. Мы стали наблюдать в стереотрубу тяжелый бой на нашем далеком левом фланге, где, будто игрушечные двигались наши танки, волнами шли штурмовики и бомбардировщики.
В это время чуть сзади нас разорвался немецкий снаряд. Основная масса осколков ушла по инерции дальше, а дно снарядного стакана с фырчанием подлетело к нам. Сзади мы были почти открыты, так крут был склон, И этой килограммовой фырчащей лепехой ляпнуло мне по спине чуть ниже правой лопатки. Дух во мне заклинило, и сначала я думал - конец. Но сбросил телогрейку, накинутую рано утром - целая, даже не пробитая. Отделался синяком размером с тарелку, да быстро наступающей болью в этом месте при неподвижности или физической усталости вот уже шестой десяток лет после окончания войны.
К вечеру бой на нашем участке затих совсем, а слева все глухо отдаленно грохотало, будто разъяренный молох войны уползал в свою нору и все рычал и огрызался. Ночь прошла в перегруппировке. Часть наших батарей перевели на прямую наводку. Старшина с кухней затемно накормили, проявляя особое старание, всех, кто был впереди.
Я заметил, что подавляющее большинство воевавших, после каждого крупного боя чувствовали какую-то неловкость и виноватость перед теми, кто был хоть немного впереди их. Как будто сами они были чуть позади по своей воле, а не по воле солдатской судьбы и выполняли свой долг там, где их поставили. Поэтому после боя наши хозвзводники особенно старались услужить впереди уцелевшим. Как будто брали вину за тех, кто не уцелел, на себя. И весь вид их в это время говорил: ах, если бы мы могли быть здесь! Ах, если бы мы могли заслонить их собой...