На другой день с утра все началось сначала. И к полудню стало известно, что в результате прорыва фронта далеко слева, Румыния капитулировала. Бой стих, стрельба прекратилась. Пошла вперед разведка, за ней пехота, все еще опасаясь, что разбросанные по склонам гор по обеим сторонам дороги железобетонные доты, зияющие черными жерлами амбразур, разразятся вдруг шквалом смертельного металла. Однако все было тихо, доты молчали. Еще вчера бывший страшным зверь сдох.
И вот уже и наша артиллерия, снявшись с огневых позиций, потянулась вперед, вслед за пехотой. Стали попадаться идущие навстречу группы пленных румын, а вскоре разведчики провели пленного генерала, который ехал сдаваться на машине.
Может быть дипломатическим протоколом и предусматривается такой способ сдачи в плен, но наши солдаты рассудили по-своему - генерала вытряхнули из машины и повели пешком, а часть разведчиков на генеральской машине устремилась на запад.
Проходя мимо нашей группы, генерал козырнул нашему начальнику штаба гвардии капитану Кривенко и попытался пожаловаться, что его, генерала, заставили идти пешком. Он был невысокий, грузный, потный, в расстегнутом у воротничка мундире - раскис и, конечно же, не мог понять этих русских солдат, так не почтительных к нему, генералу.
Но наш гвардия, как мы его звали, до войны был слесарем, не очень чинился и, скрививши свою лошадиную челюсть, что должно было означать улыбку, махнул рукой:
- Давай, давай, шагай! - и уже обращаясь к солдатам, добавил, - Вот, твою перемать, ходить разучился!
Солдаты смеялись. Скомандовал: "По машинам!" - и мы двинулись вперед больше уж нигде не останавливаясь в оборону до самого конца войны. Остановки теперь были всего на день-два-три, редко дней на десять, пока мы взламывали оборону немцев где-нибудь в горах, перед узлом дорог.
Немцы, шокированные повсеместной сдачей румын, беспорядочно откатывались, однако, недолго. Уже на второй день нашего наступления мы встретили их сопротивление. Продвигались мы по узкой долине между горными хребтами лесистых Карпат, поднимавшимися слева и справа от дороги и упиравшимися залесенными вершинами в самые облака. Мы подходили к какой-то сыроварне, одиноко стоявшей слева от дороги, когда со скал, на которых повисли клочья тумана, ударили крупнокалиберные пулеметы. Движение застопорилось. Передние группы укрылись за сыроварней, орудия и телеги остановились за отрогами хребта справа.
Пехотинцы, скрываясь за лесом, полезли по правому хребту вверх, в направлении немецких пулеметов. Нашу четвертую батарею оттянули метров на триста назад и развернули по обе стороны дороги на прямую наводку. Часа через полтора завязался бой. Наши пехотинцы вплотную подошли к немцам. Застрочили автоматы, отдаваясь гулким эхом по лесистым склонам гор. Батарея выпустила несколько залпов по скалам, нависавшим над дорогой. Там взвилась зеленая ракета. Немецкий заслон был сбит. Пушки перестали стрелять. Мы простояли еще с полчаса на месте, когда была подана команда двигаться вперед.
К концу дня долина расширилась, и мы вошли в румынское село, полное обычной крестьянской жизнью. Все жители были на месте. Солнце скрылось за горами, и в тени их смутно серели дома и потемневшие деревянные заборы.
Остановились на ночлег. Удивило обилие вина в каждом доме. Коверкая слова, (как будто вывернутые наизнанку, они становились более понятными для иноязычного народа) солдаты пытались установить контакт с населением. Говорили каждый о своем, и делали вид будто что-то понимают, и улыбались. Пожалуй, улыбки больше слов выражали взаимную доброжелательность. Наши солдаты были довольны тем, что Румыния повержена и выбыла из войны. И вот все эти люди, еще вчера только бывшие жителями вражеского государства, уже вроде бы и не враги, и такие же по-деревенски простые, совсем как и наши люди, оставшиеся дома... А румынские крестьяне видимо были довольны тем, что вот пришла вражеская армия, но никто никакого притеснения не причиняет. Солдаты и офицеры небольшими группами останавливаются на ночлег, ничего для себя не требуют, довольствуются тем, что им подвозит их каптенармус, и благожелательно принимают угощение от жителей села - обычно это вино и фрукты, которых во всех домах было в изобилии.
Вот уже несколько дней мы наступаем. И все это время после коротких, длящихся не более одного дня, боев идем вперед. Дороги чаще всего идут вдоль речных долин. По бокам и слева и справа высятся лесистые Карпаты... Населенные пункты вдоль дороги. И каждый из них укрепленный район, узел обороны немцев. Но особенно яростно немцы сопротивляются, обороняя населенные пункты, расположенные у слияния речек, на узлах дорог, сдача которых угрожает немцам ударами в их фланги или даже тылы.
Вот и сегодня. Впереди узел обороны немцев. Наша пехота малочисленна, поэтому ее берегут. И, слава богу, что научились воевать и побеждать не числом, а умением.
По какой-то лесной дорожке пошли вправо, в обход, через горы. Дорога сначала идет по боковой долине, которая поднимается все круче и круче, потом сворачивает на хребет, а выше заканчивается совсем. Впереди саперы, где используя лесные полянки, где прорубаясь через лес, по которому мы идем вместе с нашими пушками. Ноги уже одеревенели от напряжения, гимнастерки почернели от пота, лошади взмокли, с храпом шарахаясь из стороны в сторону, вламываются в хомуты, однако пушки и передки со снарядами - непосильный груз для них на такой круче, и они останавливаются на дрожащих ногах. Подается команда: "На колеса!" Но солдаты и без команды уже облепили орудия, кто крутит за скобы колеса орудий, кто подпирает сзади, кто тянет за постромки вместе с лошадьми - так почти на руках мы вытягиваем орудия до более пологого места и возвращаемся назад. Надо так же, почти на руках, вытягивать наверх груженую снарядами машину. Мотор надсадно ревет, удушая нас выхлопными газами, колеса пробуксовывают по не накатанному влажному грунту, однако короткими рывками под гиканье и вопли подбадривающих друг друга солдат, машина движется вперед, набирает скорость, одолев крутизну, и мы с облегчением наконец-то отстаем от нее. В полукилометре после сравнительно пологого места видится перевал. Однако, поднявшись выше, мы видим, что это не перевал, а просто терраса, после которой начался снова подъем. К вечеру, вспоминая это место, наш маленький мордвин-супонос, когда со своим заплечным термосом отыщет нас уже на противоположном склоне хребта, будет сокрушенно жаловаться: