- Товарищи офицеры, я только что из штаба полка. У меня сегодня и радостный, и грустный день, - все насторожились, будто ожидая чего-то недоброго.
- Мне сегодня вручили майорские погоны, - он чуточку помолчал и продолжил, - и орден "Красного Знамени".
Вынув из кармана, он положил все это на стол. Вокруг загудел хор одобрения, поздравлений и доброй товарищеской шутки.
- Обмыть! Обмыть! - зашумели вокруг. - Чтобы не заржавело!
- Это еще не все, - продолжил теперь уже майор Комаров. - Мы с вами расстаемся.
Все молча ждали.
- Меня назначили начальником штаба полка.
Снова посыпались поздравления.
- С вами я прошел по Калининской, Смоленской области до Белоруссии. С вами мы сражались под Корсунь-Шевченковском, прошли по всей Украине, Молдавии, Румынии... Мне жаль расставаться с вами, и меня утешает только одно, что я буду не далеко от вас.
Все снова стали поздравлять его и высказывать удовлетворение тем, что именно из нашего дивизиона взяли офицера на повышение в должности,
- А кто же будет у нас? - спросил замполит. Он не мог быть претендентом, поэтому ему было легко задать этот вопрос.
- Я рекомендовал на должность командира дивизиона командира четвертой батареи капитана Водинского. Мое предложение было принято. Прошу начштаба подготовить документы о передаче командования. Потом мы поужинаем, и я должен отбыть в штаб полка. Ночью мы должны занять выделенный нам участок фронта.
Все встали. Капитан Водинский козырнул и смущенно стал принимать поздравления.
А через полчаса офицеры сидели за столом. Майорский орден бросили в большую алюминиевую кружку, налили ее полную водки и пустили по кругу, сопровождая ее добрыми пожеланиями.
Но разговор за столом как-то не клеился. Майор Комаров грустил. А может быть, уже думал о новой ответственности на новом месте. Это был боевой офицер. Он уже не один год был впереди, на НП, вместе с пехотным командованием, всегда на острие боев, А теперь - в штаб полка. Хоть это и не глубокий тыл - так, где-то километра полтора от передовой, но все-таки это уже тыл.
В сумерках он в сопровождении своего бывшего ординарца, вскочив в седло, рысью уехал в штаб полка. А дивизион в эту ночь бодрствовал. Часа через два штаб дивизиона вместе с батареями на мехтяге уже подошел к передовой. Началась кропотливая работа. Взвод управления вместе с новым командиром дивизиона пошел вперед к пехотным комбатам принимать участки фронта, батареи становились на огневые позиции, связисты потянули проводную связь на батареи, на НП комбатов и командира дивизиона. Началась подготовка данных для стрельбы батарей. Установилась связь со штабом полка, пошли запросы на артснабжение, на горючее, на продовольствие. Дивизион бодрствовал, чтобы утром начать бой.
Отдых, если можно назвать отдыхом ежедневные многокилометровые марши, продолжался всего двое суток. Не знаю, получила ли пехота пополнение, - к нам не пришло ни одного нового человека. Мы не успели даже организовать баню. Но все-таки двое суток мы отдыхали от боя, от выстрелов, разрывов снарядов, от необходимости бежать под огнем и устранять порывы связи, не выслушивать регулярные телефонные нарекания и в наш адрес, и в адрес командира дивизиона, бывшего в одном или почти в одном ряду с пехотой. В самый разгар боя обычно начинали накачивать сверху:
- Первого мне! - кричал из телефонной трубки голос командира полка Зайцева. - Где первый? Это ты, имярек?! Ты где должен быть сейчас? Ты должен быть уже в Н...а ты все сидишь на месте... ты что там курорт устроил? Где твои боги? Вперед! Вперед!
- Товарищ N.N., впереди машинки строчат, коробочки появились, карандаши подняться не могут. А у нас огурцы кончились, выбить нечем.
- Разговоры! Через два часа доложишь мне из N. Все!
На этом конце провода начинали ломать голову, как же выполнить приказ и сохранить жизни людей, победить малой кровью?
Малая кровь... Странное выражение, родившееся, наверное, в высоких штабах, где планировались боевые операции и где по-бухгалтерски хладнокровно подсчитывали число тех, кто должен погибнуть в ходе выполнения операции. Но вот и здесь, где каждого бойца знают в лицо, знают, что он может и чего не может - и здесь ломают голову над тем, как выполнить приказ и уже не хладнокровно, а с болью сердца - как же сохранить людей? Где хорошо знают, что для кого-то малая кровь - кровь вся без остатка... А на другом конце провода уже по другому адресу:
- Ты вчера Водинскому сколько огурцов отправил? Сколько?! Это же половина потребности. Не подвезли с армейского склада? Голову сниму, если через два часа огурцы не будут на месте! Все!
Так всю войну проводилась эта импровизированная, якобы шифровка, передававшаяся открытым текстом: огурцы - снаряды, минометы - самовары, танки - коробочки, карандаши-пехотинцы...
Карандаши... Почему-то вспомнился передний край в обороне, в Румынии, где мы стояли немного спустя, после перехода нашей государственной границы. Где мы так нахально, стоя с мензулой около траншеи своего переднего края, засекали передний край немцев. А внизу, в траншее, греясь на солнышке, сидел тоненький солдатик, совсем мальчик-карандашик по имени Кастусь (та ще и Юхтымович), как дополнил сидящий рядом старый усатый солдат, исполнявший, видимо, при этом мальчике-солдате роль ангела-хранителя до тех пор, пока самого его хранила солдатская судьба.
Я сам закончил войну мальчишкой, но сколько же силы и опыта я ощущал в себе тогда, глядя на этого мальчика, вынужденного воевать. Мальчика, еще не целованного, никого не любившего и никем не любимого, кроме матери. Дошел ли он до победы? Он и его ангел - хранитель усатый и старый солдат? Дошли ли они до победы? Или где-то в Карпатах или на Тисской равнине споткнулись, отдавая всю свою кровь в ту бездонную чашу - чашу "малой крови", которая все наполнялась, наполнялась и все никак не могла наполниться до самой, самой победы?..
Пехотинец-карандашик! Хвативши сполна своего фронтового лиха, побывавши с орудием и позади тебя, и впереди, и в одном с тобою ряду, повидавши всего, я склоняюсь перед твоим подвигом. И будь моя воля - я поставил бы тебе золотой памятник. Нет, не парадному, выгнувшему грудь и задравшему вверх подбородок. А уставшему тащить на себе войну, в разбитых ботинках, в обмотках, в шинели с захлюстанными грязью полами, измятой и пробитой, в мятой пилотке, которая и подушка в минутном отдыхе, и головной убор, и черпак для воды у очередной, отбитой у врага реки... Прими это мое признание, как безмерное уважение к тебе, пехотинец. Но то, что нет тебе золотого памятника, может быть и хорошо, потому что неизбежно нашлась бы какая-нибудь корыстолюбивая сволочь чубайсовской породы, не знающая что такое быть пехотинцем на войне, и посягнула бы на то, чтобы отколупнуть от тебя кусочек и "прихватизировать" для удовлетворения своих сует. Пусть уж твое безвестное имя питает вечный огонь народной памяти. Ведь все о войне знает только народ.