Бой, начавшийся с утра и продолжавшийся весь день, не принес успеха. Пехота несла потери. По нашему НП немцы все время посылали серии снарядов и мин, надеясь таким образом ликвидировать активность наших батарей. Один снаряд угодил в стену церкви, взрывом выбило небольшую дыру в кирпичной кладке, но здание стояло прочно. Мы у себя потерь не имели, однако постоянный артиллерийско-минометный обстрел раздражал и нагонял мрачное настроение.
Так прошло два дня. Боезапас наш таял, пополнялся, потом снова иссякал, а успеха у нас все еще не было. Впереди был город 3волен - узел дорог, от него отходила на север рокада на левый фланг немцев, где противостоявший им Первый Украинский фронт, отстал от нас. Сдача города доставила бы немцам большие неприятности, поэтому они так упорно сопротивлялись на нашем участке, закрепившись на господствующих высотах.
На третий день наш старшина, Иван Гончарук, решил устроить в нашей гончарне баню для управления дивизиона, пользуясь тем, что все мы на этот раз были в сборе: и разведчики с командиром дивизиона, весь взвод управления и штаб дивизиона. Установили бочки, нагрели воды. В одной из них устроили вошебойку, чтобы слегка поубавить этих паразитов, у кого они завелись. Долго уламывали Сорокина вылезти из подвала и помыться. Он утверждал, что он и так чист, как младенец после купели. Оно, конечно, было неприятно быть раздетым и намыленным, когда нет-нет, да и залетала серия немецких снарядов, с хрястом рвущихся рядом с нашим домом. Но баня-это был такой праздник, причем редкий праздник на фронте. Поэтому хоть и вертелась в голове мыслишка, что как это некрасиво будет лежать голому, намыленному, с открытым срамом, пока тебя закопают, однако же, с удовольствием проходили эту очистительную процедуру. Сорокин выполз из подвала только после того, как Гвардия на него гаркнул и выпустил такую очередь поощрительных напутствий, что пламя стоявшего перед ним светильника из снарядной гильзы заколебалось, грозя погаснуть.
Только дней через десять мы сорвали, наконец, немцев и снова двинулись вперед.
Наш маршрут пролегал, минуя город Зволен. Мне пришлось его вспомнить уже после воины. Возвращаясь из отпуска, я ехал в полуразрушенном поезде Бухарест-Будапешт по Румынии. В классном вагоне нас было несколько солдат. Была зима. В вагоне была буржуйка - чугунная печка, топить которую было нечем. Солдаты взламывали полки, перегородки, чтобы подбросить топлива в печь - военное варварство продолжалось. С нами в вагоне ехал словак. Во время войны немцы его взяли в армию и отправили на восточный фронт, воевать против нас. Там он сбежал к нашим партизанам и до конца войны воевал против немцев, а теперь вот ехал на родину. Познакомились. Его звали Андреем. Спросил его, откуда он.
- Из Зволена.
- Из Зволена? Так мы его освобождали, - сказал я. Андрей загорелся. Не был же дома три года.
- Как он там? Сильно разрушен?
- Не знаю, Андрей. Упорные бои шли дней десять за него. А потом мы прошли, минуя город.
Андрей загрустил. Он знал, что такое десять дней упорных боев за город, Живы ли его родные?
Я как мог успокоил его тем, что бои были в основном за высоты на подступах к городу.
- Не знаю, как встретят меня... Мне надо явиться в наш генеральный штаб. Нас из Советского Союза всех направляют туда. Как еще посмотрят на то, что я был в партизанах и бежал из Словацкой армии. Ведь у нас там всякие. И те, кто был рад немцам. Но мы будем бороться за новую Чехословакию. У нас будет так же, как у вас в СССР.
- У нас тоже всякого дерьма хватает, - ответил, я, - не перенимайте все подряд.
- Нет. У вас все равно хорошо.
Скоро мы расстались. Я пожелал ему встретить всех родных живыми.
Недели две после Зволена мы с боями углублялись все дальше и дальше в Карпаты. Все выше и выше были горы, все глубже и глубже снега. Все реже стали попадаться населенные пункты - мы вошли в зону, где население было разбросано по хуторам. То там, то здесь, вдали от основных дорог виднелись отдельные домики с хозяйственными постройками, полузанесенные снегом, добраться до которых, кроме, как на лыжах, было невозможно. Лесные дорожки, извивающиеся по залесенным склонам гор, были завалены снегом, и в эту пору года по ним никто не ездил. Даже война обходила эти хутора стороной.
Поднявшись на перевал, мы оказались в неширокой снежной траншее, прорытой вдоль дороги в одну и кое-где в две колеи. По сторонам от дороги лежала двух-трехметровая толща снега. Сверху, не прекращаясь, посыпал и посыпал снег, а ветер, хоть и не сильный, сметал его еще и со стороны на дорогу. Машины буксовали в полуметровом снежном месиве под колёсами и, наконец, встали совсем. Как ни наваливались мы, облепивши борта машин, как ни упирались, взбадривая себя громкими криками, но силы наши иссякли, и движение прекратилось. Был уже вечер, когда командир дивизиона со взводом управления ушел вперед вслед за пехотой. Ушел и начштаба гвардии капитан Кривенко. Командовать колонной остался замполит командира дивизиона, старший лейтенант Миронов.
Ночью подморозило. Верховой снег прекратился, но усилился ветер и метель. Взмокшие от пота гимнастерки и шинели постепенно подсыхали, отнимая тепло от тела. Стало зябко и особенно остро захотелось есть. Однако походная кухня не дымила, не было дров, а вокруг был темный ельник, облепленный шапками снега. Передние наши машины и обозы стали разворачиваться и уходить назад. А мы все стояли, наш новый "командующий" никак не мог решиться на какое-либо иное действие, кроме как заставлять солдат работать до изнеможения лопатами, что было равносильно отчерпыванию из реки ложкой. К утру на перевале остались только наши машины с орудиями.
Старшина раздал сухой паек, который мы проглотили в одно мгновение, и снова хотелось есть, хотелось спать - тяжелые веки так и прикрывали глаза, а ватные ноги так и просили присесть хоть на снег.
Метель утихла, но машины были занесены уже по ступицу. Взялись опять за лопаты. Кто-то мечтательно рассказывал, что у американцев есть машины, которые могут одним заходом делать проезд в одну колею со скоростью двадцать километров в час. На фоне этого наши лопаты казались такими жалкими поделками.
Солдаты роптали и, обращаясь к командирам взводов, спрашивали, почему ими так бестолково командуют? Взводные отмалчивались - армия и субординация - что тут скажешь? В армии дураки обнаруживаются только среди подчиненных, а искать их где-то выше - субординация не позволяет.