Суд ушел, начинало смеркаться, кто-то заглядывал в окно. Нас с мужем оставили сидеть, притихли конвоиры. Мы разговаривали, вспоминали сына, но что скажешь в минуту страшной, безнадежной разлуки... Наконец нас вывели, даже конвоиры заметили, что судили ни за что... Нас вывели на заснеженную улицу, горели огни, мы шли рядом, конвоиры за нами. Дорога была как на Голгофу. Я почему-то попросила мужа, чтобы забыл обо мне, что буду благодарна каждой женщине, которая облегчит его мучения и одиночество. Смешно было думать о себе перед открытой могилой, и только хотелось, чтобы другому было легче, лучше. Незримо рядом с нами шагал сын. Имени его мы не называли, потому что, кажется, умерли бы от этого... Нас привели к какой-то тюрьме, где муж жил уже 3 недели. Меня ждал «ворон». Мы обнялись, и я зашаталась, как в бурю...
Привезли меня снова в американку. Начальник тюрьмы, отправляя меня в суд, сказал, что мне дадут 3 года. Теперь он подошел и сказал, что хотел, чтобы я была сильной, потому и лгал... Я осталась одна, и мысль о надругательстве над нами, о сыне, о загубленной жизни лишала разума, в голове бились слова: куда горе, куда боль свою денешь, поэтка Лариса Гениуш?.. Пришел начальник, принесли мои вещи, земляк из Лазов грубо меня выругал, и начальник сам понес мои вещи к «воронку». Меня привезли в тюрьму для осужденных, в какой-то бывший дворец с башнями...
В женской камере меня встретили доброжелательно. Многие слышали обо мне. Накормили чем-то из передач, утешили, потому что и сами были в таком же положении, и когда мы наговорились, я спокойно заснула... Меня вскоре от них забрали, потому что я пошла к врачу и он увидел на моих руках еще австрийскую, наверно, чесотку. Перебросили меня в грязную камеру, где вместе с обстриженной блатной девушкой мазали какой-то серой, потом повезли на этап. Я увидела мужа! Яночка! Телячий зарешеченный состав вез нас в сторону Польши, в Брест. Большая тюрьма из красного кирпича, вмещавшая тысячи заключенных, вобрала и нас... Этажи и лестницы тюрьмы в Бресте... Камера осужденных женщин, в основном польки, но есть и наши из группы Дэмаха и Романчука. Это связные, дали им по 90, по 100 лет. Берется высший срок изо всех, значит, по 25 лет, как и нам. Меня угощали, помогали кто чем мог. Рядом сидели мужчины, они перестукивались с нами и однажды уведомили, что моего мужа положили в больницу. Я так и приникла к стене, и меня поймал на этом конвоир. Назначили мне 5 суток карцера. Жуткая одиночка в тюремном подземелье. Пусто, только каменный столб, вкопанный в землю, и холод. 20 деков хлеба в сутки и раз в 5 суток тарелка скверного супа. Рядом кричат ненормальные люди. Их бьют. Можно понять, что они выливают парашу себе на голову, грызут стены, делается страшно, не могу понять, зачем мучают ненормальных, уже и так обиженных Богом? Звери! А время уже близится к весне. Широкий блестящий подоконник покрылся пылью, где-то в церкви зазвонили к вечерне, и через зарешеченное окно пробилось ясное небо. Сердце мое полнилось жаждой молитвы, и я пальцем на черном, запыленном подоконнике начала рисовать голову ХРИСТА в терновом венце... В этот момент с грохотом отворилась дверь и разъяренный советский офицер схватил меня за шею и начал орать, показывая на Христа. «Кто это, кто это?» — «ХРИСТОС», — говорю. Тут он обозвал ХРИСТА таким чудовищным, непроизносимым словом, которое может придумать только бессилие убогого создания, сражаясь с непостижимым для него величием духа... «Еще 5 суток карцера за эти рисунки!» — вопил несчастный, стирая рукавом с широкого блестящего подоконника голову ХРИСТА. А за окном сладко звонили колокола и близился день ХРИСТОВА ВОСКРЕСЕНИЯ. Этот чекист не раз потом заглядывал к нам в камеру, подходил, когда отправляли меня на этап, и с лютой ненавистью шипел: «космополитка»...
Меня возвратили в камеру, и я посмотрела на человека, которого вели вместе со мной, он, бедный, отсидел из-за меня, это он нам стучал. Мы потом встретились на этапе. Звали его Леша, фамилии не помню, но человеком он оказался хорошим, тоже осужденным на 25 лет. В камере я пробыла недолго, через неделю меня вызвали на этап... Мужа моего не было. У меня замерло сердце, думала, что он все еще лежит больной. Не у кого было спросить, никто бы и не ответил.