Эта жажда определила всю дальнейшую судьбу Ларисы Гениуш, куда бы она ее не забрасывала — в Прагу, оккупированную немцами и послевоенную, или в разрушенный войной Минск, во время ареста, следствия, допросов и во время заключения, в ужасных условиях сталинских лагерей... Она помогала Ларисе Гениуш пройти все круги ада и остаться самой собой...
«Каждый хотел бы, чтобы я думала так же, как он, чтобы так же продала свою душу, свою белорусскость и то наисвятейшее, что сохранила в душе с детства», — написала она потом, почти в самом конце жизни. И спокойно, по-женски тактично, но твердо — уже в стихах своих — предупреждала: «Ни перед кем не склоняю поспешно/ Гордой свой головы...»
Такая книга должна была быть в нашей литературе — Белорусь выстрадала ее. И есть высшая справедливость в том, что именно Лариса Гениуш написала эту книгу.
БОРИС САЧЕНКО
ЖЛОБОВЦЫ
Благословенный родной дом, где родители и вся дорогая семья. Благословенный маленький островок родной, отцовской земли на огромной планете, что назывался Жлобовцы. Назывался, ибо сегодня его нет, того нашего именьица, и даже его названия. Там колхоз с каким-то ультрасоветским наименованием, дом перевезен в Волковыск вместе с гумном, а там, где была наша усадьба, стоит только длинный каменный хлев и несколько деревьев, которые не успели еще выкорчевать на дрова крестьяне. Бывая там, прошу: «Оставьте еще хоть эти деревья...» Из села Александровка, что под Волпой, от старых друзей моих родителей Зеленкевичей видно как на ладони нашу усадьбу и слышно, кажется, как ветер колышет деревья. Порой подолгу всматриваюсь в тропинки своей молодости — оживают воспоминания и кажется мне: натруженные материнские руки прижимают меня ласково к сердцу, аллеей, или, как мы говорили, прогоном, широко шагает папа, я ему только до подбородка, и, увидев меня, он всегда улыбнется в свои рыжеватые усы, всегда поделится мыслями вроде: Полоцкое княжество сегодня сделали непопулярным из страха, чтобы не отделилось по закону от империи, но неужели ты думаешь, что твоя Белорусь продержалась бы экономически, если б была самостоятельной? Папа знает, чем живу, и иногда хочет меня подколоть, как малое дитя. Иногда спорим, мои идеи для него, с дедов уже подневольного, как экзотика. Папа знает, чем за это платятся, и посматривает на меня с каким-то сочувствием грустным.
Ксеня, невысокая, с большими темно-синими глазами, черноволосая и стройная, живет по своим правилам и любит иногда закурить папироску. Мы все решительно против этого. Нина, очень красивая блондинка с зелеными глазами, любит танцевать. Где-то видела балет и долго, когда пасла гусей, придумывала свои удивительные танцы на пальчиках, над ней не смеялись. Ростислав высокий, но еще не метр девяносто пять, до которых дорос взрослым. Он учится в сельскохозяйственной школе в Жировцах, красивый, чуткий, тихий, послушный и работящий, хоть еще ребенок. Однажды, когда мы вместе ехали в Гудевичи, поведал мне свои планы на будущее; они были довольно неожиданными. «Когда вырасту, возьмем у родителей часть земли, которая принадлежит нам с тобой, и будем вместе хозяйничать, ты будешь сажать цветы, вести дом, а я покажу всем, как нужно получать урожаи, потом возьмем к себе родителей, и нам так будет хорошо»... Потом шел Аркадий, всегда веселый, стройный и лицом похожий на маму. Мы любили его почему-то меньше Славочки. Шумным, гордым, смелым парнем был самый младший из них — Алексей. Братья дружили, любили коней, свои мальчишечьи забавы. Но они были еще дети, учились, и самым старшим «хлопцем» дома оказалась я. Все дела с властями, налогами, долгами, кредитами возлагал папа на мои плечи. Он не любил эти дела, и я их не любила, но помогала папе, как только могла. Наша младшая Людмила, Люсенька, как мы ее называли, была чудесным ребенком, красивым, ласковым и очень умным. Была она любовью всей семьи, и в маленьком ее сердечке было столько ласки ко всем, что мы дивились ей...
Я была самой старшей из детей и, кажется, наиболее любимой родителями, братиками, Люсей и слугами. Ксеня и Нина меня не жаловали. Трудно было найти нужную работу под Польшей, особенно когда родители более-менее обеспеченные, для высшего образования не хватало материальных возможностей, оставалось работать на земле и ждать мужа. Невольно и я думала о будущем муже, но он должен был быть белорус. Таких я не встречала, только крестьяне, все равно муж мой будет белорус! А сватов было много... иногда люди, едва только увидев меня, уже просили моей руки. Это было странно, несерьезно. Мама их не признавала, а ее приятельница пани Ядвига Зеленкевич, говорила: «Нет кавалера для панны Ларисы, только Пилсудский!» Это был высший комплимент, делая который, милая пани Ядвига напрочь забывала о преклонном возрасте польского маршала и думала только о его знатности. Мое же внимание не привлек даже он, он ведь был не белорус...