Как это совмещалось с благочестием? Конечно, посредством самообмана, который внушает человеку либо мысль о крайней необходимости для блага семьи умножать и скупо беречь свое достояние, либо перетолковывает все обличительные против сребролюбия слова нашей веры в благоприятном для себя смысле, либо пытается доказать, что все нуждающиеся и просители лентяи и пьяницы. Чтобы успокоить свою совесть, такой человек иногда жертвует на Церковь или на дела благотворительные, но это такая малость сравнительно с тем, что он приобретает с обидой для ближних, что успокоить себя он не может вполне, а только пытается обманывать. Поэтому он бывает тревожен и раздражителен, капризен и деспотичен, как герои наших писателей Островского, Горбунова и других. Один коммерсант на юге России выстроил обширный благолепный храм и позвал своего старого дядю полюбоваться на прекрасное сооружение. “Да, просторная, благолепная церковь, — сказал старик, — очень много народу может в ней поместиться, а все-таки не столько, сколько людей ты обобрал и обманул: они бы не могли все вместиться в этот обширный храм”.
Так мог сказать тот старик, но мудрено так говорить духовному отцу, и не только потому, что не должно осуждать и порочить тех немногих уже жертвователей и благотворителей, которые еще существуют в наше греховное время, — но и по той причине, что нелегко положить границу между дозволением хранить богатство и воспрещением рабствовать страсти сребролюбия. Народ и общество нуждаются в промышленности и торговле. Та и другая процветают лишь при наличности сильных коммерсантов и фабрикантов; их усердная работа на пользу народа и государства соединяется с умножением собственного богатства, а отказавшись от желания обогащаться, едва ли будут они напрягать свою мысль и свои усилия к процветанию принятого дела. То же почти можно сказать и о мелких хозяйствах, даже о любом хлеборобе. Конечно, духовник не будет его удерживать, если он сам заявит готовность поступить, как Матфей-мытарь или сыны Зеведеевы, т.е. оставить свой промысел и идти вслед Господу, например, в монастырь; но должно помнить, что подобное требование (а вовсе не совет, как значится в наших неудачных толкованиях) Господь предъявил богатому юноше лишь после того, как выяснилось, что он покоряет в себе страсти и во всем следует заповедям Божиим, а следовательно, созрел для того, чтобы вступить на путь всецелого посвящения себя Богу и Церкви (и гряди вслед Мене (Мф. 19, 21)).
Но как быть с людьми благонамеренными, но все-таки не чуждыми страсти сребролюбия и стоящими у дела, связанного с умножением своего земного состояния?
Конечно, прихожанам с ясною совестью, которые сами сознаются в подверженности страсти сребролюбия, духовник должен говорить прямо о сей страсти; но скупцов и сребролюбцев, не разумеющих своего греховного состояния, он на первых порах должен выспрашивать о тех, прямо греховных делах или поступках, которые обыкновенно совершают корыстолюбцы: они перечисляются в катехизисе при изложении Второй заповеди. Когда исповедующийся признается в нескольких обманах при торговле, в том, как он подвел сотоварища, или отказал в помощи вдове родственнице, учащемуся племяннику и т.п., то спросить его: почему же он поступал так нечестно и жестоко? Значит, желание умножить или сохранить свое достояние является в нем уже страстью, ради которой он потеряет голос совести? Пусть он не думает, что это не препятствует ему казаться хорошим человеком-христианином. Иуда — в этих случаях особенно полезно напомнить об Иуде, — был тоже богомольным и верующим человеком, даже исцелял недужных и бесноватых, как и прочие апостолы (Лк. 9, 6; 10, 17): но поддавшись страсти сребролюбия, до чего дошел? Не о нем ли сказал Господь: горе же человеку тому, имже Сын Человеческий предастся: добро бы было ему, аще не бы родился человек той (Мф. 26, 24); и еще: не Аз ли вас дванадесяте избрах, и един от вас диавол есть (Ин. 6, 70). Итак “виждь, имений рачителю, сих ради удавление употребивша, бежи несытыя души, учителю таковая дерзнувшия”.