“Испытай и виждь”, — отвечу тебе я, и не удивляйся. Трудно ли миллионщику осчастливить и обогатить целую деревню одним росчерком пера на банковском чеке, или одним кратким приказом старосте выдать голодающим сто кулей муки? А ты богач духовный, великий богач, если даже сам еще не мудр и не свят; но богат ты не своими добродетелями, не своею силою духовною, а пребывающим в тебе дарованием, которое дано тебе по пророчеству с возложением, рук священства (1 Тим. 4, 14). Не сами по себе твои слова сильны, а благоприятна в эти минуты та почва, та земля, на которую падет твое духовное семя. Эта благоприятность возделана веками церковной жизни, хотя и пошатнувшейся в наши дни, но все же носящей на себе следы или отражение бесчисленных духовных подвигов, борьбы и страданий воспитавшей христианина среды, семьи и его собственных, хотя бы и не очень постоянных, усилий одолевать зло и насаждать добро и веру в своем сердце. И вот, согласно учению Церкви, он взирает теперь на тебя, как на глашатая Божия, как на пророка, и словам твоим и мыслям сам дополняет цену от собственного возвышенного настроения и веры, как бы слушая слова Бога. Да оно почти так и есть на самом деле. Если ты восприял в себя скорбь и борьбу этого человека, если возлюбил его и уничтожил себя пред Господом в своем сердце и призвал молитвенно Его благодатную помощь, то на тебе, хотя и грешном пастыре, исполнится слово Господне: Не вы бо будете глаголющии, но Дух Отца вашего глаголяй в вас (Мф. 10, 20). Слова эти имеют не тот, уже вполне сверхъестественный смысл, чтобы каждый раз священник получал, помимо собственной головы и сердца, особое откровение от Бога, а тот, что благодать Божия, призванная совершителем сего великого таинства в смиренной молитве, озарила его душу духовною любовию и состраданием к кающемуся, а затем, как выражается святитель Тихон Задонский даже о ревностных мирянах: “Любовь сыщет слова, коими можешь пользовать душу ближнего, и сие дело не требует большой учености — единого напоминания (о Боге и совести) требует”.
Вот почему мы храним глубокую уверенность в том, что главное условие плодотворного выполнения духовнического дела заключается в том убеждении, что просвещает и укрепляет его в добром намерении не наша мудрость, а благодатное озарение его души и твоей собственной души, как посредника между ним и Богом. — Если б я мог вложить в читателя-священника это убеждение и такое чувство, то почитал бы свое руководство вполне достаточным и даже законченным в виду приведенных слов святителя Тихона; и если мы все-таки продолжим свою речь об исповеди еще далее и даже коснемся вопроса о внешнем ее порядке, то по преимуществу все с тою же целью, чтобы читатель-священник, всмотревшись обстоятельно в это дело, нашел бы в том еще сильнейшие побуждения к тому, чтобы собственную душу наполнить ревностью о стяжании духа веры, смиренномудрия и сострадательной, пастырской любви к кающимся.
Приходится, однако, убеждать духовников к такому внутреннему подвигу очень настойчиво, и все-таки, к сожалению, нередко безуспешно, ибо, насколько сей подвиг духовничества велик, свят и плодотворен, настолько злые искушения отвлекают от него нашу душу. Коснемся сперва тех, которые исходят не от злой воли нашей, а от малодушия и неопытности. И вот первое, что скажет вам неопытный священник в ответ на мысль о доступности кающихся к глубокому воздействию на их души: “Половина приходящих на исповедь людей привыкла исполнять это дело, как тягостный и скучный долг приличия; когда же общественное приличие перестало сего требовать, особенно со времени революции, то большинство из них перестало и говеть, а из продолжающих исполнять сей обычай едва ли не большинство исполняют его только по старой привычке. Говорить им слова любви и пламенного увещания все равно, что бросать горох к стенке.” — Я не согласен с тобою, любезный собрат, но против твоего указания пока не буду спорить. Иметь притязание на коренное обращение к добродетели всех, принявших у тебя Таинство исповеди, было бы, конечно, слишком смелым. Но почитай книгу Деяний. Разве проповедники обращения к Богу добивались того, чтобы непременно все жители посещаемого ими града уверовали во Христа? Нет, они останавливали свое внимание и свое чувство на немногих уверовавших и потом преподавали им слово Божие и свои души (1 Сол. 2, 8). Конечно, их слушатели-иноверцы не были их паствой, их духовными чадами, как пришедшие к тебе на исповедь христиане. Но хотел бы я тебя убедить в том, что, если ты хоть некоторых, хоть немногих смиренных грешников отечески воспримешь в свою душу и голосом участия и любви от имени Божия будешь увещевать их и учить духовной борьбе, то и это будет большим подвигом в очах Божиих и Церкви, чем все прочее, чем ты послужишь Ему и ей. Если ты деятельный секретарь епархиального собрания, председатель свечного завода, член семинарского правления или консистории, то все эти почтенные труды ничего не стоят сравнительно с тем, чтобы хотя одну душу возвратить с пути погибельного на стези спасения. В теории ты и сам, конечно, с этим согласен, но, к сожалению, у большинства иереев те мирские или полумирские дела отнимают гораздо больше не только времени, но и сердечных забот и усердия, чем попечение о том, что дороже всего мира, т.е. душах человеческих, им вверенные.