Пока осматривался вернулся дядя Валя, застелил стол чистой льняной скатертью, поверх положил прозрачную тонкую клееночку, расправил складочки, пригладил ровненько тяжелой ладонью. Из стенного шкафчика достал и расставил тарелки, чашки. Солидные, тяжелого фаянса, белые с синим, под цвет флага. Стаканы в подстаканниках изукрашенных якорями и звездами. Исчез снова и вернулся с пузатой бутылкой. — Ром. У мариманов разжился, что в загранку ходят.
Выставил нарезанный толстыми ломтями белый пышный хлеб. Объяснил, — Из морской пекарни. Пайковый. На гражданке такой не пекут.
Вышел и вернулся уже окончательно, осторожно неся перед собой за ручку обернутую полотенцем черную сковороду, шипящую и брызгающую чем-то горячим, истекающую ароматом жаренной картошки, колбасы, лука. Водрузив шваркающую сковороду на подставленную тарелку, гордо провозгласил, — Фирменное блюдо. Яишня по-боцмански. Понравится — изложу секретный рецепт.
Разлил по стаканам ром. Точно на высоту трех пальцев от донца. — Сто грамм. Фронтовая норма. Помянем.
Стоя выпили, помянули отца, мать, погибших и умерших хороших людей. Затем выпили за живых ветеранов.
Ели знатную яишню, состоящую из резанной вареной картошки, ломтиков сала, кусочков колбасы, колец лука залитых и перемешанных с яйцами, прожаренных и политых сверху томатным кетчупом.
— За тебя, дядя Валя. — Поднял я стакан с ромом.
— Нет. За меня не надо. Не заслужил я, чтоб за меня пили. Кушай лучше яишню.
— Ну нет. Я за тебя выпью. За то, что воевал и служил достойно, что сберег память об отце, что могилку его обустроил, не покинул в тяжелые годы. Когда другие отвернулись, оболгали. — Встал и выпил.
Боцман отодвинул свой стакан, отложил вилку, откинулся как от удара на спинку стула.
— Эх, сынок. Надеялся, старый дурак, думал ничего ты не знаешь. Не хотел на эту тему говорить, да прийдется. Что тебе известно?
Я достал из портфеля папку с документами, вырезками газет.
— Когда прочитал эти вырезки, решил приехать, разобраться, добиться справедливости, опровержения. Искал тебя через архив. Помогли, дали номер в.ч. Собирался после кладбища пойти в гарнизонную комендатуру узнать координаты. Да случай помог. Встретил на кладбище Василия Петровича. Он тебя знает. Рассказал, что могилку обустроил, ухаживаешь, объяснил как найти.
Валентин улыбнулся. — Хороший он мужик, Василий. Сверхсрочную служили вместе. Я потом остался, а он на гражданку ушел, поближе к жене, детям. Работу, правда, нашел в не очень веселом месте, но вроде бригадира…. Ну, ладно, как не крути а надо начинать разговор.
Он задумался, минуту молча крутил в руке стакан с невыпитым ромом…
— Когда завертелась эта петрушка я служил в бригаде ракетных катеров. Там и прочитал в газете этот пасквиль. Тот, что в пятидесятом — проскочил как-то мимо, может газета вышла когда мы в плавании были, может еще что. Не читал. Из старослужащих, тех что в войну с отцом воевали, к тому времени мало кто в наших краях остался. Многие погибли, другие демобилизовались, оставшиеся ушли учиться или на повышение. Пожалуй только я один и остался на катерах. Бобыль, одним словом. Прирос к палубе. Считай, исключая госпиталя да эту базу, всю жизнь на них прослужил. Юнгой начал, мичманом закончил. Карьера… Да, во время войны, здесь действительно распологалась наша база…. Отсюда уходили, сюда возвращались…. Вот я вернулся… Насовсем.
Закурил было, но после первой затяжки ткнул сигаретой в пепельницу.
— Так… Прочитал я эту статью и побежал с ней в политодел. Нет, вру, сначала дозвонился до Левы. Объясниться хотел. Думал может не он это написал. Не с ума же совсем сошел.
— Стой, стой дядя Валя. Какой еще Лева? Смотри, — Я показал вырезки, — Здесь совсем другие инициалы. Ты не ошибаешься?
— Да нет, он это. Писатель, наш, местный. Он эти все статьи и писал. Псевдоним у него, литературное имя. Считает, что так красивее. Вроде Максима Горького. Объяснял еще во время войны. Кажется нормальный человек был, служил корреспондентом во флотской газете всю войну, да и после захватил. Выходил с нами пару раз на задания в океан. Хорошо держался. Достойно. Водку вместе пили. Поросенка ели. За каждого потопленного фрица поросенка экипажу жарили. А вот так испаскудился.
— Писатель? В берете ходит? На кладбище речи толкает?
— В берете, он самый. Василий, смотрю, тебя просветил.
— Так он же на могилку приходит, цветы приносит… Не понимаю… Или вы не встречались там?
— Приходит грех свой замаливать. — Он вздохнул тяжело.
— Не больно ему хочется со мной встречаться. Слушай дальше, сам поймешь почему. Дозвонился до редакции. Представился не вдаваясь в подробности. Мол ветеран, читал заметку, уточнить у автора кое-что желаю. Дали мне его домашний телефон. Позвонил ему. Он меня вспомнил, засуетился, завилял, на вопрос мой прямой не пожелал отвечать, мол не телефонный это разговор. Решил я к нему подъехать и все выяснить лично. Надеялся ошибка какая произошла. Взял отпускной билет, одел парадку, награды, сел на автобус и сюда. Нашел его адрес через адресный стол. Знал его настоящее имя. Пришел вечером. Как положено, бутылочку, закуску взял. Думал посидим, все вспомним — он и перепишет, что мол память подвела, извиняюсь. Ничего плохого у меня и в мыслях поначалу не было. Он ведь твоего батю хорошо знал, в рубке с ним стоял в бою. Не в последнем, конечно. Вот я и думал, что ему не то пересказали какие злыдни. Злых языков — всегда достаточно.