Храм выглядел почти заброшенным. И неработающим, что логично – ведь уже ночь на дворе. Налюбовавшись на величественное творение, я собрался было уходить, но тут с щелчком раскрылась резная дверь храма, будто приглашая меня войти. Я ожидал, что сейчас выйдет ночной сторож или задержавшийся на работе пастор. Но дверь, слегка приоткрытая, стояла бесшумно, маня меня, никто из неё так и не вышел. Тут из-за двери полилась музыка. Классика. Токката До Минор Баха. Я не знаток классической музыки в целом и католических песнопений в частности. Но эта композиция мне впечаталась в память. «Отличный саундтрек. Для триллера или фильма ужасов», – некстати подумалось мне.
Что ж, не будем отказываться от приглашения. Заодно посмотрим и на внутреннее убранство католической церкви. Осторожно ступая, я вошёл внутрь. Храм изнутри казался ещё больше, чем снаружи. Длинный ряд скамеек для прихожан. Большой алтарь и амвон с микрофоном для пастора и богослужений. За алтарём возвышался гигантский орган, трубы которого возносились под самый свод. И орган продолжал звучать. Хотя за клавишами его не наблюдалась играющего. «Компьютеризация добралась и до католической церкви», – успокоил я себя. Примерно посередине храма справа от скамеек находился конфессионал с двумя входами, задрапированными бордовой ширмой.
Я слушал льющуюся мелодию, замерев, уйдя в такт, превратившись в со-путника музыкальных волн. Лёгкий шум возле исповедальни отвлёк меня. Я успел заметить лишь край чёрной мантии пастора, вошедшего внутрь конфессионала. И вот тут мне подумалось: «Почему бы и нет? Почему бы не исповедаться здесь? Да, я всегда считал себя православным, но при этом я всегда считал разделение церквей лишь делёжкой денег и паствы. Тем более, и католики и православные верят в одних и тех же персонажей… Тьфу-тьфу! Прости, Господи! Верят в одних и тех же святых и одного Бога, я хотел сказать…»
Слабое знание французского могло помешать мне выложить историю моей греховной жизни. Но я надеялся, что память подкинет мне наименования основных смертных грехов. Ну и, честно говоря, ещё я надеялся, что преподобный отец может знать хоть немного английскую речь.
Я вошёл за ширму с другой стороны исповедальни. Присел на высокую скамеечку. Сквозь плотную решетчатую ткань смутно виднелся силуэт католического священника.
– Pardonne moi père. Car je suis pécheur, – начал я, вспоминая лихорадочно нужные слова.
– Говори, сын мой. Облегчи свою душу, – ответил мне пастор на чистом русском языке.
Изумлению моему не было предела. Эмигрант? Или полиглот?
– Святой отец, откуда вы знаете русский?..
– На уровне ментальных форм нет лингвистических дифференциаций.
– Чего???
– Неважно, сын мой. Ты хочешь исповедаться, облегчить свою душу от тяжести грехов?
– Да, святой отец! – я слегка взбодрился от звука родной речи. – Только я не знаю, с чего начать…
– Ты пришёл сюда с каким-то грузом на сердце. Неслучайно путь завёл тебя в этот храм, в этом городе, в это время. Просто начни выплёскивать, что тебя гнетёт. Твоя душа выведет тебя на правильную тропу исповеди и облегчения.
Минуту я помолчал, собираясь с мыслями, вспоминая и перебирая в памяти свои грехи и грешки, различные мелочи, за которые было стыдно. Или не было, но что твёрдые догматы церкви однозначно не одобрили бы.
– Простите меня, преподобный отец. Ибо я грешен. Я предавался чревоугодию, я мог есть бесконечно. Поглощение сладостей было единственной страстью. Потом меня кидало то в булимию, то в анорексию. Меня очень заботила моя внешность, я казался себе то слишком худым, то слишком жирным. Меня заботило, что обо мне подумают окружающие. Я голодал, чтобы похудеть, использовал какие-то разные чистки. Изучал разные системы голодания и очищения из народной медицины для своих целей. Всё это я перепробовал, ставя во главу своё тело, – выдохнул я.