Эти последние слова: «более или менее продолжительное время» — звучат как-то уж слишком неприметно. На самом деле время измеряется многими годами. Полтора десятка лет с перерывами Маркс работает над экономической монографией все еще «для уяснения вопросов самому себе» — создает пролог к «Капиталу» и строит ракетодром для запуска своего «самого страшного снаряда». Строит самозабвенно, устремленно, превозмогая все лишения, страдая лишь одной неутомимой болью — за близких, которым не сумел создать хоть сколько-нибудь сносную жизнь.
Вскоре после женитьбы двадцатипятилетнему Марксу было предложено от имени прусского правительства поступить на государственную службу. Он отказался. И в течение всей жизни, по словам Франца Меринга, он не раз имел возможность без урона для чести укрыться от житейских бурь в гавани буржуазной профессии. За его талантами охотились крупнейшие хищники тогдашней Европы.
В конце апреля 1867 года Энгельс получил из Ганновера письмо от Маркса, из которого под строгим секретом узнал: «Вчера Бисмарк прислал ко мне одного из своих сатрапов, адвоката Варнебольда… Он хотел бы «использовать меня и мои большие таланты на пользу немецкого народа». Разумеется, по-своему понимаемой «пользе». Энгельс знает суровую Марксову бескомпромиссность в делах партийной чести и научной совести и весело подзадоривает: «Бисмарк думает: если я буду продолжать попытки сговориться с Марксом, в конце концов я все-таки улучу благоприятный момент, и тогда мы вместе обделаем дельце». Смеется, а сам тут же — разбередило-таки душу — терзается из-за своей «коммерции», истово желает скорейшего освобождения от ненавистного «фабрикантства» — «ничего так страстно не жажду, как избавления от этой собачьей коммерции, которая совершенно деморализует меня, отнимает все время». И у него, конечно, не выходит из головы вопрос — как все будет, когда иссякнут доходы, — «что мы с тобой будем тогда делать». Но, может, как-то «это устроится», может, «начнется революция» и «положит конец всем финансовым проектам»…
Но как бы ни отдалена была конечная цель, как бы ни труден был к ней путь, Маркс готов ко всем преодолениям. «Я должен любой ценой идти к своей цели и не позволю буржуазному обществу превратить меня в машину, делающую деньги…» Он может только подшучивать над собой временами в дружеском откровенном объяснении: «Полвека за плечами, и все еще бедняк!» «Злосчастная рукопись готова, — сообщает он Энгельсу о завершении пятнадцатилетнего труда над монографией «К критике политической экономии», — но не может быть отослана, так как у меня нет ни гроша, чтобы оплатить почтовые расходы и застраховать ее. А последнее необходимо, так как копии у меня нет, поэтому я вынужден просить тебя послать мне к понедельнику немного денег… — Ис горькой улыбкой Маркс продолжит: — Вряд ли приходилось кому-нибудь писать о «деньгах» при таком отсутствии денег! Большинство авторов по этому вопросу состояло в наилучших отношениях с предметом своих исследований…»
И вот лежит пред ним эта «злосчастная рукопись» — плод настойчивых исканий и великих прозрений. Маркс будто взвешивает: что же в общем итоге уяснил он самому себе за эти полтора десятилетия? И тянется рука к перу, перо — к бумаге… Как бы собеседуя с читателем будущей книги, он несколькими решительными штрихами очертит общий результат своих исследований. Вместо предисловия получится гениальное эссе, в котором человечество обнаружит все основные формулы алгебры революции.
— Общий результат, к которому я пришел… можно кратко сформулировать следующим образом. В общественном производстве своей жизни люди вступают в определенные, необходимые, от их воли не зависящие отношения — производственные отношения, которые соответствуют определенной ступени развития их материальных производительных сил. Совокупность этих производственных отношений составляет экономическую структуру общества, реальный базис, на котором возвышается юридическая и политическая надстройка и которому соответствуют определенные формы общественного сознания. Способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще. Не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание. На известной ступени своего развития материальные производительные силы общества приходят в противоречие с существующими производственными отношениями, или — что является только юридическим выражением этого — с отношениями собственности, внутри которых они до сих пор развивались. Из форм развития производительных сил эти отношения превращаются в их оковы. Тогда наступает эпоха социальной революции. С изменением экономической основы более или менее быстро происходит переворот во всей громадной надстройке. При рассмотрении таких переворотов необходимо всегда отличать материальный, с естественнонаучной точностью констатируемый переворот в экономических условиях производства от юридических, политических, религиозных, художественных или философских, короче — от идеологических форм, в которых люди осознают этот конфликт и борются за его разрешение. Как об отдельном человеке нельзя судить на основании того, что сам он о себе думает, точно так же нельзя судить о подобной эпохе переворота по ее сознанию. Наоборот, это сознание надо объяснить из противоречий материальной жизни, из существующего конфликта между общественными производительными силами и производственными отношениями… Буржуазные производственные отношения являются последней антагонистической формой общественного процесса производства, антагонистической не в смысле индивидуального антагонизма, а в смысле антагонизма, вырастающего из общественных условий жизни индивидуумов; но развивающиеся в недрах буржуазного общества производительные силы создают вместе с тем материальные условия для разрешения этого антагонизма. Поэтому буржуазной общественной формацией завершается предыстория человеческого общества.